– А может и два,– поддакнул начальнику Отченашев, с завистью оглядывая ухоженный газон и разбитые на нём альпийские горки,– Неужели и у богатых бывают проблемы?
– Не то слово,– Бездольный решительным шагом направился к одиноко стоящему дому на участке,– Чем больше денег, тем больше проблем. А теперь заглянем в этот пряничный домик, авось что-нибудь там и найдём.
– Не дай бог,– возразил младший сержант, вслед за старшиной входя в оказавшимся не запертым дом. Через минуту старшина уже звонил в диспетчерскую и докладывал:
– Алло, это 13-ый. У нас здесь труп. Свежий. Прошу выслать следователя с опергруппой.
Мертвец сидел в кресле, запрокинув голову и положив руки на стол. Пока Бездольный разговаривал по телефону, Отченашев осмотрел мёртвого со всех сторон и заметил, что из-под ладони руки торчит клочок бумаги. Он его осторожно вытянул и показал Бездольному. На бумаге было накарябано «меня убили за дело» так, словно это писал ребёнок. Не прерывая телефонного разговора с диспетчером, Бездольный взял у младшего сержанта найденную им записку и смял в комок, засунув в задний карман своих форменных брюк.
– А как же улика?– возразил Отченашев, на что старшина пригрозил ему кулаком и, закончив говорить по телефону, объяснил:
– Нам не нужны улики в деле, которое не имеет перспективы быть раскрытым. Пусть следователь с судмедэкспертом решают, сам он зажмурился или ему помогли. А мы с тобой здесь ничего подозрительного не видели. Мать моя женщина, ты же не Мегре, а я не Шерлок Холмс, в конце концов. О таких делах, что мы расследуем, фильмов не снимают и к наградам не представляют.
***
– Я ведь, Витюня, сызмальства ко всякой работе приучен. Избу срубить – срублю. Печь сложить сумею. Из любой дряни конфету сделаю. Я своё первое предприятие открыл ещё в перестройку, до развала СССР,– надсадно хрипел Пронякин, ударяя себя в грудь, и в тоже самое время услужливо заглядывал снизу вверх в глаза художнику Охальцеву, желая произвести на него самое благоприятное впечатление. – Меня, поэтому, и Серёга Милютин так любил, что у нас с ним схожие судьбы. Все 90-ые под богом ходили, жизнью рисковали. А тут такое. Такое! До сих пор поверить не могу, что его с нами больше нет.
Охальцев, весь округлый и гладкий как тюлень, с седым ёжиком волос и аккуратной шкиперской бородкой, двигал бровями и, время от времени, важно тянул: «Да-а-а-а-с, однако-о-о-о»,– послушно подставляя рюмку под очередную порцию коньяка, которым его угощал Пронякин. Наконец, после очередного возгласа Пронякина о том, что он не может поверить, что Милютина с ними нет, Охольцев поскреб бороду и выдавил из себя:
– А я верю, что он мёртв. Слишком много людей желали ему смерти. Ты, Кирилл, не представляешь, скольким он жизнь сломал и скольких бросил на деньги. Если бы я был одним из них, я точно все бы отдал, чтобы отомстить. И здесь уже не вопрос цены, а вопрос принципа.
– Витюня, перед