23
Историю отношений Киреевского и Полевого достаточно подробно, хотя и несколько тенденциозно, излагает в своих «Записках» Кс. Полевой [155, с. 151–154, 319–323]. Ему же принадлежит резко отрицательная рецензия на первое «Обозрение» Киреевского (Московский Телеграф, 1830, № 2, стр. 203–232)
24
В письме к отчиму Киреевский говорит, что для «Европейца» (кстати, тоже журнала с западнической ориентацией) он принимает «план телеграфский» (т. е. «Московского телеграфа») [128, с. 123] – но по существу «Европеец», конечно, гораздо ближе к «Московскому вестнику», хотя и явно более «экзотеричен», литературен.
25
В различении романтической (братья Полевые, Бестужев) и философской (любомудры, Надеждин) эстетики в русской мысли 20–30-х гг. XIX в. я следую Ю.В. Манну [128, с. 7–8].
26
Надо отметить, что при переиздании «Русской философской эстетики» в 1998 г. Ю.В. Манн довольно сильно изменил главу, посвященную Киреевскому, фактически заменив ее своим предисловием к изданию его сочинений 1979 г. При этом ряд интересных идей, касающихся метода литературной критики Киреевского, в частности сопоставление его с «теорией пафоса» В.Г. Белинского, к сожалению, исчез. Вследствие этого приходится пользоваться первым (1969 г.) изданием книги.
27
Когда в 1855 г. П.В. Вяземский, назначенный товарищем министра просвещения России, в статье о Парижской выставке заговорил о «процветании словесности» в царствование Николая I, это вызвало немедленную реакцию Киреевского: «Прежде всего, мы ожидали от Вас слово добросовестной правды». В длинном и горьком письме философ просит: «Помогите мне стереть царапину с моего драгоценного камня», – имея в виду драгоценный для себя духовный облик Вяземского-литератора. Символично, что это письмо оказалось одним из последних общественно-значимых поступков Киреевского [3, с. 376–382].
28
Подробнее об этом см. в моей статье «Творчество Пушкина в интерпретации раннего Киреевского» (Вестник МГУ, сер. Философия, 1994, № 3).
29
Что соотносится с другой тенденцией в наследии Веневитинова, представленной его статьями об «Онегине» и «Борисе Годунове» [41, се. 143–151, 204–208].
30
Наряду с ними следует, скорее всего, назвать и его отчима, А.А. Елагина, чье знакомство с произведениями Шеллинга произошло еще во время похода 1814 г. Известно, что он переводил «Письма о догматизме и критицизме». Однако сказать что-либо конкретное о взглядах Елагина, в том числе и о его философии истории, невозможно.
31
Она была опять-таки предвосхищена Карамзиным в «Записке о новой и старой России», которую К.С. Аксаков характеризовал как документ, непосредственно предшествующий «русскому направлению».