***
А вообще я учусь. На одном из первых курсов, но уже достаточно интересно, обучение. Я – филолог, да, скажите, что меня впереди ждет свободная касса. Ну нет уж. Не дождетесь. А студенческая жизнь – классная, по мне так намного лучше, чем школьная. Про школу и вспомнить не хочется.
У нас на курсе учится около 90 человек, в трех группах. Все разного сословия, разных взглядов и разной степени адекватности. И, конечно, разных национальностей. В целом мы дружим, но не то, чтобы очень сильно. Гораздо большего внимания заслуживают наши преподаватели, во время лекций в аудитории – внимание – satakaksikymmentäyksi. Забавно, правда? Но это просто номер – сто двадцать один. Но со стороны слово выглядит страшным и длинным, поэтому мы называем аудиторию lampi. Не помню, кто придумал первым ее так величать, но всем понравилось. Во-первых, это переводится как пруд. Вроде наш пруд, а мы в нем утята. Кря. Ну, в самом деле, в сто двадцать первой мы проводили львиную долю учебных дней. А во-вторых, слэнгово ее потом начали называть просто лампой. Свет. А ученье, как известно, что? Вот. Тоже свет. Свет нашей юности. В лампе было все. Лекции. Прогулы пар. Душевные разговоры, соревнования по метанию «бомбочек». Сон на парах. Ссоры. Лампа – как отдельно взятая жизнь. Мне кажется, у любого студента была такая аудитория. Как дом родной.
Так вот. Был у нас такой преподаватель по фамилии Питкайнен. По – моему, вепс, точно не помню. Вел историю и всегда без конспектов. Носил смешные очки любил выражать сугубо свою точку зрения, чем страшно раздражал некоторых моих сокурсников. Говорил он нам, что в будущем нас всех ждет незавидная судьба грузчиков и кассиров, а нынешняя страна – это не его страна, а его страны давно нет. Вот примерно так. Без страны был человек. Надо сказать, к экзаменам Питкайнен относился довольно лояльно, закрывая глаза на то, что мы списывали. Он говорил, что не против, лишь бы его глаза этого не видели. Обычно Питкайнен брал в руки пачку билетов, швырял их на стол и выходил. А мы, плотоядно урча и усиленно работая локтями, принимались разбирать удобные вопросы.
Еще у Питкайнена было любимое занятие – использовать фамилии учеников для выдумки новых названий городов. Из моей фамилии, например, как-то получился Лехтоненск. А как-то – Лехтоград. Было забавно, но мне не понравилось. И так мою фамилию коверкали всю жизнь, я уже молчу про имя. О боги! Викуся, Викулька, Вики, Ви (почти Вий), Виктори, Викич, Викентий, Викарий, ааа!!! Якорь вам в душу. У меня же красивое имя. Виктория. Победа! Викарий. Матерь божья.
Кстати, до второго курса историк не дожил. Как и любого человек со своим, собственным, независимым мнением. Его ожидала ожидаемая карма и Питкайнену вернули трудовую книжку. Или он сам ушел. Мы не знали точно, но очень расстроились. Личностью историк был нестандартной и очень интересной. На его парах мы никогда не скучали.
Вот. Потом была его наследница, женщина, Валойнен. Мы звали ее Свечка. Дело в том, что говорить она начинала страшно громко, но потом тухла и заканчивала совсем