Вскоре после нового 1942 года нас очень обрадовала телеграмма, чтобы мама забрала из больницы в Аягузе выздоровевшую Тамилу. Вскоре мама привезла ее: половину худенького лица занимали глаза. Тамилу в больнице смогли спасти, уделив ей немного новых лекарств, поступавших для раненых. Для поправки и «откорма» Тамилы наша хозяйка собственноручно испекла тыкву и нажарила пирожков. Огромная серая снаружи тыква, сплющенная по полюсам, имела внутри ярко-оранжевую толстую сущность. На верхнем полюсе вырезалась круглая дырка, через которую удалялись семечки. Отверстием вниз тыква была уложена на сковороду и помещена в горячую печь. Через несколько часов тыква была извлечена. Ее кожа снаружи даже обуглилась, зато внутренности стали еще более оранжевыми. Надо ли говорить, что остывшие ломти тыквы имели бесподобный вкус и сладость? Пирожки тоже готовились по эксклюзивной, как теперь говорят, технологии. Сушеные яблоки сушили еще раз, затем дробили в ступе до состояния порошка. Порошок с изюмом, пасленом и другими вкусными вещами заливали кипятком и замешивали до состояния густой каши, которой начиняли маленькие пирожки. Более вкусных пирожков я не едал в своей жизни. К сожалению, их божественный вкус излишне подчеркивался незначительностью дегустируемой порции, не допускающей пагубного пресыщения…
Долгие зимние вечера семья хозяйки и наша проводили за работой, – очень нужной и очень нудной: в нескольких мешках овса, переданных колхозом, надо было отделить овес от овсюга. Зерна сорняка овсюга по всем параметрам, кроме цвета, были совершенной копией зерен благородного злака, и никакая машинная очистка их не разделяла. Отделяя зерна от плевел при скудном свете керосиновой лампады, женщины, конечно, также работали языками. Война – главная тема. От мужа хозяйки тоже не было ни одной весточки. Положение на фронтах ставало все хуже, и горестные предчувствия и неизвестность угнетали людей. Довоенная жизнь вспоминалась как райская, которую не умели ценить. (Меня, например, досаждало навязчивое воспоминание о большом бутерброде, который я, пресыщенный болван, не доев, сунул в плетень).
Зима 1941–1942 стояла суровая. Часто свирепые ветры с сильным морозом выдували тепло из одежд и жилья, иногда начинался буран. Потоки снега залепляли глаза, валили с ног. Горе тому, кто во время бурана оказывался в пути. Одной ночью сквозь завывания ветра мы услышали слабые крики – наш дом стоял почти на краю поселка. Хозяйка оделась, добралась к дому бригадира, который сумел организовать добровольцев и найти заблудившихся всего в 500 метрах