Сто поэтов начала столетия. Д. П. Бак

порою намеренно манерных строк (привет красивой игре в куртуазных маньеристов!) – к неровным, иногда демонстративно неряшливым ритмам, от бравирования симпатиями к повседневным радостям – к все чаще беспросветным нотам усталости и совсем не манерной скорби. «Усталость», «скорбь» – понятия почти запретные в сегодняшней поэзии, и особенно – в разговоре о ней. «Новая искренность» Дмитрия Быкова, с которой он некогда входил в литературу, вовсе не сошла на нет, не растворилась в опыте и трезвости зрелого возраста и в упоении литературным успехом.

      При всех переменах, даже метаморфозах манеры Быков многие годы играет с читателем в одну и ту же игру. Пункт первый: я говорю то, что думаю, нет, даже не так: я и есть на самом деле тот, кто говорит моими стихами, тождество биографического Быкова и, простите за банальность, литературного героя всячески подчеркивается.

      Пункт второй: Быков прямо говорит о том и о тех, что и кого не любит. Настолько прямо, что его стихи кажутся зарифмованной прозой, а иногда и выглядят как проза: стихи записаны в строчку, в подбор! Не любит Быков многих, прежде всего – идеалистов-шестидесятников, кухонных интеллектуалов и вечных энтузиастов-борцов.

      Хорошо, что я в шестидесятых

      Не был, не рядился в их парчу.

      Я не прочь бы отмотать назад их –

      Посмотреть. А жить не захочу.

      Вот слетелись интеллектуалы,

      Зажужжали, выпили вина,

      В тонких пальцах тонкие бокалы

      Тонко крутят, нижут имена.

      А вокруг девицы роковые,

      Знающие только слово «нет»…

      Но позвольте, той же для многих странной нелюбовью одаряет Быков и вейсманистов-структуралистов семидесятых, а также фигляров-постмодернистов позднесоветских лет.

      Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном,

      С их болотным светом, гнилушечным и неверным,

      С безразличием к полумесяцам и крестам,

      С их ездой на Запад и чтением лекций там, –

      ……………………………………..

      Но уж лучше эти, они не убьют хотя б.

      В тот же загон попадают и насельники Серебряного века, а заодно и эмигранты разных волн и разливов, которые котируются лишь как меньшее зло по сравнению с теми, для кого нетчеловеканетпроблемы:

      И уж лучше все эти Поплавские, Сологубы,

      Асфодели, желтофиоли, доски судьбы, –

      Чем железные ваши когорты, медные трубы,

      Золотые кокарды и цинковые гробы…

      К какому же «поколению» принадлежит Дмитрий Быков, с кем он чувствует себя своим? Отождествление себя с некой группой, генерацией, пусть даже «потерянной» или «рассерженной» – дело для русского литератора, кажется, привычное и непременное! Выбор велик, одни возмужали в «сороковые, роковые», а другие «в пятидесятых рождены, в шестидесятых влюблены». Быков идет поперек течения, он не желает совпадать с каким бы то ни было групповым, коллективным воззрением на жизнь, будь то религиозная соборность либо коммунистическая тотальность.