Но дело не в этом… Как-то раз был зимний день, не очень холодно, мы с ним шли по улице, и мне стало так весело, он все время шутил, разговаривал, я кидалась в него снежками, даже сбила шапку, все блестело вокруг от солнца, от снега, было так хорошо, что я запрокинула голову, глотала снежинки, и тут вдруг мы с ним оказались в тени… Яркий солнечный день, и вдруг от высокого дома, с колоннами, огромный дом с колоннами, падает большая черная тень, какая бывает только зимой, когда весь мир блестит и сияет, а тебе кажется, что ты стоишь в какой-то густой тьме. И вдруг этот переход из света в тень, представляешь, на него ужасно подействовал. Он вдруг отвел меня куда-то, где никого не было, только деревья, и стал расстегивать пальто. Было все-таки холодно, и потом я испугалась… и я не дала ему расстегнуть пальто. Ты понимаешь, что это значит? (Понимаю мама, не беспокойся.) Наверное, я сделала это слишком резко, и он убежал.
Прошло несколько дней, я ехала в коляске с родными, по той же улице, и вдруг стайка мальчишек побежала за нами, ну обычные бедные дети, но почему-то они упорно бежали за коляской и кричали: жидовка, жидовка, жидовка, жидовка…
Отец махал палкой, мать плакала, а они бежали и бежали, пока коляска не остановилась.
Мы вышли – и я увидела, как он смотрит из-за угла. Он им заплатил, веришь или нет?
– Не может быть, – сказала Мари. Она слушала внимательно. Она превратилась в слух, перестала качать ногой, барабанить ногтями по столу, она порозовела и застыла в ожидании.
– Поверь, это именно так и было. Он меня любил, понимаешь? Он меня так любил! Вот именно так и любил, как можно любить еврейку… Но с евреями можно то, что нельзя с другими. Им не прощают то, что прощают другим. Вот время проходит, я становлюсь старой, и ты уже выросла у меня, а я не могу забыть этот зимний русский день, это лицо, и как он потом смотрел из-за угла, а они бежали и кричали, кричали.
Мари смотрела на плачущую мать.
– Мама, остановись. Это ужасная история. Но я не могу понять, а я тут при чем?
– При том. Ты этого не пережила, а я пережила. Ты этого не знаешь, а я знаю.
– Мама, ну он был просто дурак. Ну прости, но это действительно так. Почему, по-твоему, это должно повториться в моей жизни? Что ты все-таки хочешь мне сказать? Чтобы я была осторожна? Я буду.
– Я знаю, что ты будешь осторожна. Я говорю о другом. Ты еврейка. А это многое значит. Ты не можешь спокойно говорить с человеком,