У нее немеют пальцы, ноги и лицо. Если бы по улице прогрохотал кеб, она не смогла бы заставить себя уйти с дороги. В самом деле, мысль о неумолимо надвигающемся кебе, черном, как катафалк, ей по душе. Он положил бы конец ее монотонному шествию. Ей хочется наконец прекратить движение, остановиться раз и навсегда. Ее дыхание лишь едва вздымает лиф платья. Этот поединок с китовым усом корсета за пространство слишком тяжек. Кому под силу сразить Левиафана? Она помнит это имя из толстого тома в черном переплете, что был в том месте, которое она когда-то считала своим домом.
В какой стране она теперь, в каком городе?
Как знать? Лондон, Париж, Прага, Санкт-Петербург… Это чужой ей город. У нее нет родины, кроме собственного разума.
Чье она дитя?
Она не знает. Ни страны, ни города, ни себя самой. Уже не знает.
Вот бы явился Левиафан и унес ее с собой, как поступил он с Иовом. Или то был Иона? Далеко, в морские пучины, где все недвижимо.
Но что-то движется. Что-то наступает прямо на нее. Кто-то.
Ее сознание затуманено голодом и отчаянием, разум опустошен, сил больше нет. Она тонет, проваливается во мрак безлюдной улицы и не чувствует, как грубый кирпич царапает щеку, как спина упирается в неподатливую стену.
Он что-то бормочет, ее Левиафан, но она не может разобрать слов, да и если бы могла – ей все равно. Он приподнимает ее тяжелые, влажные и грязные юбки. Наконец исчезла эта надоевшая тяжесть, и она испытывает слабое физическое облегчение, хотя не понимает, что происходит.
Он возится с лифом из плотной ткани, этой клеткой, которая не дает ей дышать. Он тычет чем-то острым ей в грудь, но она принимает удар со смирением: ее жизнь уже давно превратилась в бесконечные тычки.
Горячий язык заполняет глотку. В груди разливается приятное тепло. Мед, теплый мед. Она тонет в нем, краем слуха улавливая, как тишину неприятно разрезает стук копыт приближающихся лошадей. Она уже слишком далеко и не в силах броситься под их железные ноги. Она слишком далеко и ничего не может сделать, даже когда подхватившая ее сила рассеивается, как ночной туман.
Возможно, на этот раз она тоже рассеется, как туман.
Карета с лошадьми остановилась, но теплая жидкость по-прежнему разливается патокой у нее внутри.
Она понимает, что, кажется, все еще жива.
Какая жалость.
Глава первая
Вечер в Париже
Как и прочие авторы сенсационных материалов, она была вынуждена непрестанно изобретать все новые и новые трюки.
При рождении мне дали имя Элизабет, но все зовут меня Пинк.
В жизни мне частенько приходилось самой сражаться за себя.
Сначала