Холмс прервал меня, подняв руку:
– Отказываюсь слышать ваши сомнения на эту тему, Уотсон. Лично я уверен, что в вопросах, касающихся женщин, вы самый честный судья.
– Женщин?! Так это дело имеет отношение к женщинам?
– Именно. И к тому, как мужчины с ними обращаются. Насколько вы помните, эта тема всегда оставалась своего рода загадкой для меня. О, я прекрасно осведомлен о том, как устроен мир, я просто не могу понять, почему он так устроен. Впрочем, не то чтобы мне и хотелось.
– Человек, которого не привлекает общество других людей, – мизантроп. Мужчина, который не находит пользы в общении с женщинами…
– Женоненавистник, – закончил за меня детектив. – Я знаком с терминологией, Уотсон. И вовсе не уверен, что пренебрежение дамским обществом делает меня женоненавистником, когда я вижу, каким образом большинство мужчин использует своих подруг.
Я отпил чудесного токайского вина, задумавшись над словами своего товарища. Хотя я нередко упрекал Холмса в его безразличии к тем, кого некоторые скромные писатели называют прекрасным полом, мы никогда в действительности не пытались выяснить, насколько велика бездна, разверзнувшаяся между мной, женатым человеком, и Холмсом – убежденным холостяком. Более того, хотя детектив не состоял в браке, он и не пользовался своей свободой, чтобы волочиться за женщинами, но вместо этого наслаждался одиночеством и вел почти монашеский образ жизни, словно принял целибат.
Вот оно! Я уже использовал это слово раньше, пусть только наедине с собой, в отношении той особенности моего друга, которую я никогда не изучал. Целибат. Если бы Холмс был религиозен, это многое бы объяснило. Но он считал себя логиком и оставался столь же равнодушен к традиционной религии, как и к женскому полу. Аскетичный эстет, целомудренный представитель богемы, если такое противоречивое определение имеет право на существование. Впрочем, Холмс был единственным в своем роде, и это положение его более чем устраивало. Устраивало оно и меня – когда не раздражало.
– Вы догадываетесь, – спросил негромко Холмс, – какое преступление я расследую?
– Понятия не имею!
– Дело Потрошителя.
– Потрошителя?! Вы упомянули о нем в разговоре с раввином, но я подумал, что имя просто пришлось к случаю. В этой самой комнате вы клялись мне, что не участвуете в поисках уайтчепелского душегуба. «Это бессмысленная и жестокая бойня, Уотсон» – вот ваши точные слова. Я записывал. Кроме того, уже несколько месяцев не случалось убийств, напоминающих по почерку Потрошителя. Очевидно, с ним покончено.
– Вроде бы, – ответил он загадочно из густого облака дыма.
Я понял, что своей возмущенной речью попал в яблочко.
– Мне пришлось держать вас в неведении, Уотсон. Прошлой осенью меня призвал к расследованию, хоть и поздно, человек,