Мужчина в меняющемся мире. Игорь Кон

самореализации становилось больше, а оппозиция фалло– и логоцентризма ослабевала, причем в новых условиях ориентация на неутилитарное образование могла способствовать и социальному продвижению. Когда-то американские социологи заинтересовались, почему в США процент евреев-иммигрантов, получавших среднее и высшее образование, был значительно выше, нежели процент итальянцев при тех же объективных условиях. Группе мальчиков, итальянцев и евреев, был задан вопрос: какого рода профессиональные занятия планируют для них родители? В обеих группах цели ставились достаточно высокие, но итальянские мальчики знали, что их родители удовлетворятся и чем-то меньшим. Напротив, еврейские мальчики считали, что, если поставленные перед ними цели не будут достигнуты, их родители будут горько разочарованы, и поэтому они чувствовали себя обязанными преуспеть (см.: Кон, 2006. С. 252–253). Если способности мальчика не соответствуют таким притязаниям, то возникающее в связи с этим психологическое давление порождает у него внутреннюю психологическую напряженность и, возможно, невротизм, но в других случаях оно определенно способствует его социальному успеху.

      Не менее важно то, что в этих группах по-разному относились к образованию. Среди итальянских иммигрантов преобладали крестьяне из южных районов Италии. У себя на родине эти люди были очень далеки от образования, поэтому и в новых условиях они к нему не стремились. Интеллектуальные интересы в их среде считались проявлением женственности. Напротив, еврейские семьи, преимущественно выходцы из городской, мелкобуржуазной среды, были лучше подготовлены к условиям конкуренции и иначе относились к образованию. Для еврейской мамы слова «мой сын, доктор» были предметом высочайшей гордости, и это сказывалось на каноне маскулинности.

      Этот пример, как и приведенная выше характеристика средневековых маскулинностей, показывает, что хотя оппозиция фалло– и логоцентризма имеет определенную эвристическую ценность, выстроить на ее основе типологию реальных исторических культур невозможно. Противопоставление физической и духовной силы имеет свои границы, а каждая культура имеет не один канон маскулинности.

      Это верно не только для иудаизма. Ни евангельский образ Христа, ни его иконография не имеют ничего общего с персонификацией физической силы, могущества и власти. Иисус ничем не напоминает ни разряженных высокомерных церковных иерархов, ни телевизионных военно-полевых батюшек, освящающих танки и обучающих детей стрельбе из автоматов. Предложение подставить под удар вторую щеку также не вяжется с гегемонной маскулинностью. Тем не менее никто не упрекал Иисуса в нерешительности и слабости. То же можно сказать и о Будде, в котором нет ничего агрессивного и доминантного.

      Современный научный разговор о критериях или типах маскулинности идет не в мифопоэтических образах, а в социологических терминах, в том числе предложенных Рейвен Коннелл (некоторые ее работы у нас переведены, см.: Коннелл, 2000;