– Да уж ладно, давай, колись.
Махурин, прищурившись, посмотрел на Николая и улыбнулся.
– Ну, хорошо. Убийство – это всего лишь грех, а самоубийство – это гораздо хуже, чем грех, это – бунт против Бога.
– От как! Слушай, да тебе не в бандиты надо было идти, а в проповедники. Только я все равно не вижу разницы. Бунт? И какой же это бунт?
– Ну, как же! Грех-то ты замолишь, потому что жив. Все ведь можно отмолить. Да, дорогой мой, да! Все можно отмолить! А Богу раскаявшийся грешник милее и желаннее десятка праведников, если ты не знал. Так попы говорят – не я. Конечно, общество тебя, как убийцу, накажет, если поймает. Ты потом раскаешься под тяжестью наказания в содеянном. Но наказание отбыть придется. Человеческое общество раскаявшихся не прощает. Бог прощает и не наказывает, если обратишься и раскаешься. А если раскаешься, то, значит, и спасешься. Спасешь, батенька, свою бессмертную душу. А вот когда ты засадишь себе пулю в лоб, то ни каяться, ни спасаться уже некому. Тем самым ты отверг и раскаяние, и спасение. То есть ты заранее, еще при жизни, и раскаяние у себя самого принял, и спасение себе дал. В этом-то и есть бунт против Бога! А кто ты такой, чтобы отвергать, принимать раскаяние или, скажем, давать спасение?
Махурин устремил на Николая взгляд голубых глаз. Несколько секунд они смотрели друг на друга, глаза в глаза, словно каждый пытался прочитать во взгляде другого то, что не было досказано словами. Николай неожиданно отметил, что взгляд у Махурина какой-то теплый и мягкий, совсем не такой, как у бандитов, с которыми доводилось встречаться.
– А ты смог бы пойти на бунт?
– А зачем? Человек я физически и психически здоровый, спокойный, разумный и уравновешенный. Существующее мироустройство и нынешнее положение вещей меня очень даже устраивает. Сегодня время сильных и, я бы сказал, смелых людей. Это мое время. Зачем мне бунтовать – тем более, против Бога? – Махурин сделал короткую паузу, подумал и продолжил. – Бунт против Бога – это последнее, что может позволить себе человек. Хотя знаешь… Наверное, нет человека, который бы хоть раз не думал бы о разрешении своих проблем или об избежании страданий таким способом, как самоубийство. Как говорится, девять граммов инвестиций, и ты – недвижимость, с которой все проблемы решены… А что касается меня, то я только тогда, может быть, решусь на такой шаг, когда пойму, что жизнь стала невыносимой и ничего, кроме усиливающихся страданий, она мне не принесет. То есть, я – как кошка: