Неокантианство. Второй том. Валерий Антонов

состоянии неопределенности и противоречия, объясняется лишь тем, что эта задача и, возможно, даже различие между аналитическими и синтетическими суждениями не приходили в голову раньше. Стояние и падение метафизики теперь зависит от решения этой задачи или от удовлетворительного доказательства того, что возможность, которую она требует объяснить, вообще не имеет места в настоящее время. Дэвид Юм, который ближе всех философов подошел к этой задаче, но который не думал о ней достаточно определенным и общим образом, а просто остановился на синтетическом предложении о связи следствия с его причинами (Principium causalitatis), полагал, что он может доказать, что такое утверждение априорно достоверно, что такая пропозиция совершенно невозможна a priori, и, согласно его выводам, все то, что мы называем метафизикой, будет представлять собой простое заблуждение мнимого разума = проницательности, которая на самом деле была просто заимствована из опыта и получила видимость необходимости по привычке; На этом утверждении, уничтожающем всю чистую философию, он никогда бы не остановился, если бы имел перед глазами нашу задачу в ее общем виде, так как тогда он увидел бы также, что, согласно его аргументу, не может быть и чистой математики, потому что она непременно содержит синтетические предложения a priori, от чего утверждения его уберег бы здравый смысл.

      В состав задачи, поставленной выше, входит одновременно возможность чистого использования разума при обосновании и осуществлении всех наук, содержащих теоретическое знание a priori об объектах, т.е. ответы на вопросы:

      «Как возможна чистая математика?»

      «Как возможно чистое естествознание?»

      В отношении этих наук, поскольку они действительно даны, теперь уместно спросить: как они возможны? Ведь то, что они должны быть возможны, доказывается их реальностью. Но что касается метафизики, то ее слабый прогресс до сих пор и тот факт, что ни об одной из представленных до сих пор наук, с точки зрения ее основной цели, нельзя сказать, что она действительно существует, должны заставить каждого, кто имеет на это основания, усомниться в ее возможности.

      Однако теперь этот вид знания в определенном смысле следует считать данным, а метафизику реальной, хотя и не как науку, но как естественную диспозицию (metaphysica naturalis). Ибо человеческий разум, не движимый одним лишь тщеславием обладания большими знаниями, неумолимо, побуждаемый собственной потребностью, переходит к таким вопросам, на которые нельзя ответить никаким опытным использованием разума и, следовательно, заимствованными принципами, и, таким образом, во всех людях, как только разум простирается в них до спекуляции, всегда существовала и всегда будет существовать некоторая метафизика. И теперь вопрос заключается еще и в следующем:

      «Как возможна метафизика как естественная склонность?».

      т.е. каким образом вопросы, которые ставит перед собой чистый разум и на которые он вынужден отвечать, по мере сил