Пленный Ловнен Рудольф из 9-й батареи 240-го артполка 170-й пехотной дивизии на допросе показал:
«Артбатареи 240-го артполка вели огонь по Ленинграду утром, часов в 8–9, днем с 11 до 12 часов, вечером наиболее интенсивно с 17 до 18 часов и затем с 20 до 22 часов одиночными выстрелами. Основная задача была – обстрел жилых зданий и истребление жителей Ленинграда, поэтому мы вели огонь в то время, когда на улицах города было наибольшее скопление жителей»[10].
В увольнение Катю отпустили на три часа. Времени в обрез – сбегать проведать Егора Андреевича и обратно. Когда она видела его в последний раз, он очень похудел и стал похож на хищную птицу с огромным клювом и печальными мудрыми глазами.
Для гостинца Катя припасла тоненький ломтик хлеба, сэкономленный от обеда. Так делали почти все девушки из местных, полностью съедали свой паёк только приезжие. Заворачивая сухарик в чистую бумажку, Катя вдруг с нежностью подумала, что считает себя ленинградской, а дом Егора Андреевича своим единственным домом.
Она представила, как придёт на кухню и развернёт свёрток с кусочком хлеба. То-то будет радости. А для Нины с Ваней она спрятала две карамельки, выданные вчера к чаю вместо сахара. А ещё выдавали дольки шоколада. Они таяли во рту, оставляя на языке долгое ощущение невыразимой сладости. Какая она была дурочка, что до войны не любила шоколад. Однажды даже скормила шоколадную плитку колхозному борову Борьке. Прошлой ночью приснилась шоколадка, глупо потраченная на Борьку, и Катя проснулась от чувства невыносимой потери.
Домой удалось добраться без обстрелов. Ноябрь звенел под каблуками лёгким морозцем на застывших лужах. Вчера было седьмое ноября, и по радио рассказывали про парад на Красной площади. Девушки в казарме слушали, сгрудившись у радиоточки. Серьёзные лица, застывшие слёзы и гордость в глазах. Катя подумала, что этот парад останется в памяти людей самым торжественным и скорбным из всех парадов, которых обязательно будет ещё много, очень много.
На лестнице она встретила соседку из квартиры напротив. Бывшая балерина куталась в тёплый платок, и её бледное лицо с голубоватыми тенями под глазами выглядело нарисованным на пожелтевшем пергаменте. Катя поздоровалась.
– Что, похудела? – с кашлем спросила балерина. Ответа она не ждала, а прислонившись к стене запрокинула голову вверх и засмеялась. – Всю жизнь я просидела на диете, и, спрашивается, зачем? Чтобы околеть от голода? Ирония судьбы, как любил говорить наш балетмейстер. Я слышала, что он уже умер.
Гремя помойным ведром, балерина пошла вниз, а Катя нетерпеливо застучала кулаком в дверь, потому что электричество подавали с перебоями и звонок не работал.
В квартиру ещё не пробрался ледяной холод, но уже ощущалась сырая мозглость спёртого воздуха. Тёмным коридором Катя прошла в кухню, откуда слышались голоса соседей. Тётя Женя топила плиту, Нина и Ваня рисовали, пристроив табуретку