– Вот как! Немцы – христиане! удивились некоторые из них… Почему же они мучат пленных наших, разоряют паши церкви? – вдруг, к удивлению моему задают мне вопрос мои малыши…
Мне, признаться, стало стыдно за прославленную европейскую цивилизацию. Простые детские сердца поняли, что это не нормальное явление…
Ноябрь
Н. Н. Врангель, 1 ноября
Раненые офицеры, которых у нас десять, – рассказывают: в армии среди солдат множество симулянтов, притворяющихся ранеными. Все они стреляют себе в мякоть левой руки и, таким образом, становятся негодными к строю. В одном только нашем поезде таких подозрительных «пострадавших» свыше 40 человек.
Еще более позорящие слухи ходят о наших санитарах. Все они, набираемые из отбросов армии, занимаются грабежом. Сегодня один из раненых офицеров рассказывал мне, что он собственноручно застрелил одного и ранил другого русского санитара, которые на его глазах, полагая, что он лежит мертвым, прикалывали его раненого товарища, чтобы поживиться его деньгами.
Л. В. Саянский, 1 ноября
А уж дети-добровольцы – те совсем вздор!
Конечно, каждая часть их приютит, хотя бы потому, что во всех русских ротах, эскадронах и батареях живет обычай иметь что-нибудь живое и беспомощнее при своем общем котле. В мирное время во взводах и конюшнях казарм – носятся разные «Шарики» и «Пестрики» с репееподобными хвостами и с наеденными «на вольной еде» пузами. А теперь «Шарики» разбежались. А надо же хоть кому-нибудь быть нужными, сунуть огрызенный кусочек сахару или позеленевшую от сырости копейку! Надо же приласкать кого-нибудь и излить на него всю нежность и ласку, не имеющую выхода здесь, вдали от родных и желанных, в чужом краю.
И вот солдатишки нянчатся с малышом, сидя у привальных костров. <…> А в бою жалость всякая развинчивает и нервирует. Поглядишь, да и своих ребятенков вспомнишь… и тяжело станет… Да и вообще всем он мешает… Тычется зря, под пули лезет… Болтает… <…> А много их ведь и ранено бывает и убито. К чему, зачем? И без того лазареты полны…
«Новое время», 2 ноября
Государь Император в Высочайшей телеграмме на имя московского городского головы подтвердил свою волю о продолжении войны до осуществления Россиею ее исторических задач.
И. Е. Мельгунова, 3 ноября
За это время самое тяжелое впечатление произвели погромы магазинов в Москве, иностранных, а за ними и русских, погромы с грабежом, два дня громили. Полиция бездействовала (фабрику Эйнема «охраняли» 12 городовых!!!), потом запретили, и все прекратилось. Было хулиганство, но тяжело, что участвовала учащаяся молодежь, гимназисты, расхищавшие конфеты у Эйнема, и студенты, стоявшие перед памятником Александру II на коленях. (В Петербурге они стояли на коленях перед Зимним дворцом.) Еще тяжело было это дурацкое изгнание из Художественного кружка всех иностранцев, где выступавшим