Кто подбил Государя на этот шаг – неизвестно, но весь город глубоко возмущен и преисполнен негодования на эту бестактную выходку.
Однако, мне думается, что такого рода факты – не случайные эпизоды, а предзнаменование весьма значительное. Это один из признаков того падучего и глупого ложного национализма, который в завтрашний день нашего существования обещает стать лозунгом дня. Это самодовольная влюбленность в себя и свою псевдокультуру и будет одним из признаков российско-славянского одичания.
Н. И. Иванова, 19 августа
Печальные известия: страшно много потерь у нас. Германцы, кажется, перевезли новые корпуса и, вероятно, наших здорово потрепали. В телеграмме сказано туманно: много потерь, погибло 3 генерала. <…> Не разберешь в телеграмме, заставили нас отступать или мы не ушли с наших позиций. Вот это важно. Конечно нельзя, чтобы мы все время били и гоняли немцев, наверное, и нас здорово будут бить – только бы, в конце концов, раздавить Вильгельма. А душа болит за своих. Господи, сколько, должно быть, их полегло там. Верно Вильгельм от Бельгии отнял несколько корпусов и перекинул к нашей армии, чтобы ее немного остановить. Зато теперь легче будет союзникам. Только энергию и мужество терять нельзя.
В. А. Сухомлинов, 20 августа
О Самсонове Его Величество выразился, что напрасно он это сделал. Известие об этой неудаче Государь встретил спокойно – настроен тверд и отлично понимает, что не могут быть только одни успехи на таком обширном пространстве военных действий.
И. С. Ильин, 20 августа
Вдруг в моих ушах раздался страшный, оглушительный свист, и в ту же минуту все смешалось в полной темноте. «Убит!» – промелькнуло у меня в голове, и в следующую минуту я почувствовал, что валяюсь в пыли, перед глазами стояло черное облако. Кто-то дико, пронзительно, тонко визжал. Почувствовал, что могу подняться на ноги, меня шатало. Сквозь туманную пелену дыма, грязи, копоти и пыли я увидел около себя лежащих и ползающих людей. Ермолаев лежал раздетым: вместо шапки на голове будто красная ермолка, а вместо живота дымилась кровавая пена и каша, ног ниже колен не было, одной руки не хватало, а открытый рот испускал тонкий бабий визг, даже не бабий, а поросячий, крик, когда колют или режут поросят. Пытался подняться Бедке, но падал и ползал на четвереньках. Тут же лежал тоже голый человек, тело которого было сплошь в ссадинах и ранках, но мелких, словно царапины… Где-то кричали: – Санитары, санитары!!! Я пошел машинально вдоль передков и увидел еще лежащего солдата – это был ездовой Андреев, с рябым лицом, весельчак-парень, отличный солдат. Теперь он лежал, раскинув