– Я догадываюсь, о чём вы сейчас думаете, Марк Сидорович, – вывел его из печальных размышлений Осокин.
– Простите, что вы сказали? – не сразу разобрал слова Марк и повернулся лицом к учителю.
– Догадываюсь, говорю, о ваших мыслях. Думаете, как же дальше будут жить ваши дети, верно?
– Да, тяжко придётся детям после моего ареста. Шесть лет их называли кулацкими отпрысками, а теперь вот поставят ещё и клеймо детей врага народа. Не сладкая жизнь их ждёт, ох, несладкая, каждый будет тыкать в них пальцем и оскорблять.
– Ничего, ваш Ваня кому хочешь рот заткнёт, да и за сестёр сумеет постоять. Я уверен в этом, он у вас сильный и отчаянный паренёк.
– Так-то оно так, Виктор Пантелеевич, только дальше Чусового дорога им закрыта надолго, а здесь, как вы знаете, никакого образования, кроме средней школы, не получить. Вот и получается, что я своими православными убеждениями и упрямством испортил жизнь собственным детям.
Марк отвернулся и умолк. Осокин понял, что заверять его словами вроде «всё образуется, проживут как-нибудь, советская власть сейчас ценит рабочий класс больше, чем интеллигенцию» не имеет смысла. Он приподнялся с нар, вежливо сказал:
– Извините, Марк Сидорович, вечер уже. Я, пожалуй, пойду, прилягу, двое суток не спал, глаза слипаются.
Не дожидаясь ответа, направился к своей шконке.
Марк посидел ещё минут пять, уставившись в зарешеченное окошко, потом лёг на спину, закрыл глаза.
«Да, испортил я жизнь и детям, и Евдохе», – с горьким сожалением подумал он. Перед глазами поплыли события шестилетней давности.
…До 1928 года дела в семействе Ярошенко шли неплохо. После того, когда в 1924 году государство разрешило крестьянам выплачивать налог не только сельхозпродуктами, но и деньгами, Марк однозначно принял второй вариант. Он оказался менее обременительным, поскольку сумма налога становилась известной уже весной, и от урожая не зависела. У Марка появилась возможность проводить предварительные расчеты, сколько чего посеять и посадить, чтобы не быть в убытке. Осенью он значительную часть урожая продавал заготовителям оптом, а мясо, птицу и яйца продавал на рынке.
Зимой 1928 года вновь началось насильственное изъятие зерна. Частная торговля была запрещена, заготовителей и торговцев арестовали и осудили. Марк понял, что вновь грядут тяжёлые времена и опять, как в прежние годы до НЭПа, уменьшил поголовье живности вдвое. На вырученные деньги удалось прожить безбедно до весны 1930 года.
На уговоры вступить в колхоз Марк каждый раз вежливо отвечал, что обязательно подумает, а сам пережидал время, надеясь