отпав от звезд, срываясь в тьму сплошную,
где вечно одиноки существа.
Не удержать нам собственной руки;
мы падаем, как этот мир падучий.
Но держит Некто нежный и могучий
нас на руках паденью вопреки.
На краю ночи
В комнате и за стеною
не знающая луча
даль, и над ней, ночною,
я натянут струною,
вибрируя и звуча.
Множество тел скрипичных —
вещи; во сне – напев:
женский плач в безграничных
пространствах и тайный гнев
из рода в род;
зазвенев,
серебро моих нот
нависло над каждым предметом,
а среди них тот,
кто привлечен светом;
и, пока я не исчезну
в бывшем небе, где след
моей танцующей трели,
через щели
будет в бездну
падать свет.
Молитва
Ночь тихая, в твою цветную ткань,
где красное лишь в сочетаньи с белым,
включи меня в твою родную ткань,
чтобы я в сумраке слиянье с целым
изведал и единое во многом,
чем ты влечешь меня, когда подлогом,
играя, дразнит слишком яркий свет.
Но как с предмета на предмет
перемещающиеся со скуки
глаза поднять? Подумай, разве руки —
не вещи средь вещей, как и лицо,
и пусть кольцо (хоть не секрет:
на пальце у меня все тот же свет)
совсем простое – признак недотроги,
что, если две руки – как две дороги
и в сумраке, быть может, перекресток?
Продвижение
Отчетливей слышны во мне глубины;
при этом даль меж берегами шире,
родней и ближе мне все вещи в мире,
где, кажется, наглядней все картины,
и с Безымянным дни мои едины;
так мысленно под сенью туч свинцовых,
я, спутник птиц, взлетел с ветвей дубовых,
а на пруду средь вод, застыть готовых,
идет ко дну, как рыба, мой порыв.
Предчувствие
Я словно знамя, когда вокруг меня дали.
Чаю ветров, чтоб они меня угадали,
а внизу вещи и среди них потери;
двери закрыты тихо, в каминах тишь.
Окна еще не дрожат, и пыль тяжела.
Но я уже знаю бури, я как море, вдали скала.
Простираюсь, и западаю в себя ради моих же глубин,
и ввергаю себя, так как я один,
в бушующий вихрь.
Вихрь
Вихрем гонимы тучи к ненастью
напастью,
дикой стодневной властью
над единственным днем.
Чувствую, гетман, как был тяжел
твой путь; казаков из родимых сел
ты волей своею вел
к властелину;
твою упрямую шею
ощущаю, Мазепа.
И я захвачен скачкой шальною;
дымится конский круп и подпруга.
Исчезли вещи, скрылась округа,
лишь небеса видны надо мною.
Сумрак