– Потрошил? – переспросил я, удивляясь сказанному.
– Это я, милок, по – простому, к слову сказала. А у них, у красных – то, как – то заковыристо означается, по – ученому… как это?., коней… консикация какая – то. Или как?
– Конфискация?
– Во, во… Так оно, кажется. Ведь Макар с имя самими – то это и творил – с красными – то! И за это его сами чекисты тоже… допытывались. У самих – то рыло тоже в пуху, да-а. – Она подняла руку, показала пальцем на портрет. – А он – то, Макар, из тюрьмы в трицать девятом убежал – и сразу ко мне, в Пеледуй заявился тайно. Однако злы люди чегой – то пронюхали у нас… Оставила я ребятишек своих у сестры, захватила хлеба с собой поболее и темной ночью (осенью это было) мы с Макаром поплыли на лодке на остров Берелех и дальше оттуда вниз по матушке-Лене на Патому, где он землянку в тайге вырыл.
А холодно было, ветер на реке, волны серы – громадны… Убяжали, значит. Но захворал Макар в путях, еле до места етого добрались, где спрятал он все… «Больно» да «больно», – за живот хватается. Промучился так он днев трое, аж синий весь стал. А тут, батюшки мои, снег белай сверху посыпал – немоготно вовсе. Что делать – то? Еда у нас вышла вся, и зима наступает. «Ладно, – решился он тут. – Стреляй, голубушка, прямочко в серце, ведь так и так помирать. Не могу уж боле терпеть, хоть без мук умру от рук твоих, жениных». А я не хотела етого, всю ночь проплакала, апосля – то, утречком, того… застрелила его – уважила, и прямонька там, под обрывом и закопала его, грешного. А все что было у него припрятано, добро – то сто, взяла у него… Ящик – то етот с собой прихватила. Так вот, милок, получилось. – Тут она тяжело вздохнула, отвернулась.
– Ящик? – не понял я. – Ну, да… А потом?.. Что дальше – то?
– Вернулася, конешно, домой я – к ребятишкам своим, и вся чо – орная, худая… А там уж меня ждут: «Где была? чего делала?» И заключили меня в милицию, допрашивали. В Олекминске уже ето, куды увезли. Но хорошо, там братец двоюродный мой оказался – Матвей Жжоных, у них в Совете начальством каким – то работал. Так и спаслася.
Она снова потянулась к портрету на комоде, произнесла:
– Вот… сначала он, Василий, кровью истек, а потом вот Макар… А теперь вот, милый, очередь, выходит, моя подошла. Зовет смертушка – то, зовет.
Тут я уловил за дверью какой – то шорох, чей – то сдержанный, глухой кашель: явно, что они подслушивали нас. Ну, да черт с ними! Старуха повернулась снова ко мне и, оскалив в «улыбке» свои гнилые зубы, как – то неприятно, я бы даже сказал – «жадно», посмотрела на меня, попросила:
– Садись – ка, Боренька, поближе, не чурайся меня… Я ведь знаю мысли – то. Садись, садись…
Я послушно придвинулся к ней, уловил носом гнилостный запах изо рта, но пришлось терпеть.
– А