– Господин казий, только что ученик моего сына сказал, что тот почти ослеп и может различать только белое и чёрное. Если вы не накажете Санджара за его преступление, я сам накажу его. Вот он, зверь в человеческом обличье. Я доверил ему самое дорогое, что у меня есть. Все в городе знают, откуда у меня этот сын. Все знают, что он учит желающих счёту и письму, учит бесплатно, и учит хорошо. За что мастер с ним так поступил? У нас в городе нет рисаля строителей. Кроме Санджара есть ещё несколько человек, имеющих санад* мастера. Я думаю, что хакиму города надо подумать, нужен ли нам такой мастер? Человек, уродующий наших детей, недостоин чести жить в нашем благословенном городе! – толпа позади Халила недовольно заворчала, заколыхалась. Раздались гневные выкрики.
Теперь ничего поделать нельзя, стоит казию вступиться за Санджара, толпа вдребезги разнесёт его дом. И не посмотрят эти смутьяны на стражников – что им несколько человек, когда у каждого мужчины на площади за поясом кинжал торчит? Носить кинжалы никому не запрещено, вот они и пользуются этим. Казий поднял руку, призывая всех к молчанию.
– Уважаемый устод Санджар! Что вы можете ответить на оба эти обвинения? Есть ли в них правда, и насколько справедливы требования людей, обвиняющих вас с одной стороны в жестоком избиении сироты, а в другом случае в невозможности справится с заказом, задаток за который вы получили от ткача Джуры? – лишь сейчас Санджар вспомнил, что Ульмас сирота, а не родной сын Халила! Ой-бой, так это его отец дервиш?
«Горе мне, горе» – в голове стало пусто, язык присох к гортани, а любимая палка выпала из ослабевших пальцев. Вот и настал конец вольготной жизни, конец всех мечтаний. И это тогда, когда он надеялся зажить на сделанные сбережения и больше никогда не заниматься противным делом строительства домов для разных ремесленников и даже дехкан. Он собирался сидеть дома и учить двух-трёх мальчишек премудростям строительства. А если что-то пойдёт не так, то он виноват не будет. Самого-то Санджара тоже не очень хорошо научили работать. Хочешь – не хочешь, а отвечать нужно, а то эти оборванцы, окружающие Халила и его родных подумают, что мастер струсил, поэтому молчит. Но голос не слушался. В пересохшем горле першило, хотя устод старательно откашлялся.
– Я всё делал так, как положено. Учил так, как учили меня. Я не сильно наказывал мальчишек, а как положено по шариату*. – Но в голосе не то, что не было убедительности, голос был так тих, что его с трудом расслышали в первых рядах разгорячённой толпы. Подмастерья Санджара были поражены произошедшей в нём разительной переменой. Всем сразу стало понятно – мастер виноват во всём том, в чём его обвиняют. Хафиз Хараши нахмурился и заговорил:
– Я внимательно рассмотрел