А этот наглец все равно ее обхитрил, оставив у дверей домика две больших корзины. В одной – сыр, творог, масло да печатный пряник, а в другой – две живые курицы. Кур пришлось посадить в сарайчик, не резать же их, в самом деле! Убивать живность Марика не любила, жалела. Голодной зимой могла еще зайца из силка зарубить, да и то, если он уже не жилец был, а кур вот запихала в сарайчик, злясь. Ну и зачем ей куры, их ведь кормить надо! Да еще лисы ходить начнут! Дуралей щедрый! А под сыром и кошель нашелся, похудевший, но приятно звенящий монетами. Что ж ей теперь, бежать в деревню, чтобы вернуть? Делать нечего!
Горевать Марика не умела. Плакать тоже. Так, немного повыла, злость и обиду свою выплеснула, да и делами занялась. К зиме готовиться надо, грибы, ягоды сушить, хорошо бы зипунишку себе сшить из тех заячьих шкурок, что накопились в сундуке. И, конечно, несколько раз сходить на болото за клюквой, раз уж ее так охотно берут в деревне.
Ничего в жизни ведьмы не поменялось, да и не могло поменяться. Даже будь она первой раскрасавицей, кто она и кто княжич? Чай не сказка ее жизнь, не поселит ее Олег в тереме высоком, да и что ей там делать? Ворон считать и сенных девок гонять?
Было и было, нечего о том жалеть. Вспоминать можно с нежностью и удовольствием. Смеяться, представляя себе искаженное ужасом лицо княжича, когда он увидел ее настоящую. Рассуждать о том, что Зимогор, наверное, проклятьем своим злым спас Марику от разбитого сердца: в Олега она почти что влюбилась, а он все равно бы ее покинул. А плакать не нужно, о чем тут плакать?
Тем более, что Лукерья, исправно за клюквой прибегавшая, почесать языком была здорова и рассказала уже, что все у Ольга хорошо, даже дитятей уже обзавелся. Сыночек ее записочку матери передал, где описал свою бытность в должности отрока княжича. Марика покивала, да из головы красивого мужчину выкинула. Не ее поля ягодка.
***
В Бергороде, в Ольговом тереме, что ему от отца остался в наследство, было неспокойно. Сумрачный княжич с отчаянно разболевшейся после долгой поездки головой не хотел ничего решать, хотел лишь упасть в свою постель, закрыть ставни и в темноте вылакать целую бутыль крепкого вина. Но кто ж ему даст-то?
Встречать пропажу выбежали всей челядью: и тиун, и ключница, и отроки, и сенные девки, и кухарки, и огневщики. Все хотели увериться, что свет их княжич-батюшка жив и почти что невредим. Ольг растягивал губы в улыбке, кивал, про себя хладнокровно размышляя, что половину придется гнать прочь: нагнавший их на полпути Никитка многое рассказал о том, что творилось в тереме. Под шумок пытались домочадцы своего “батюшку” обнести, а кто-то даже и преуспел.
– Что за история с детьми? – спросил Ольг у тиуна, дядьки Ермола, верою и правдою служившего еще князю Андрию.
– Три бабы заявились, все уверяли, что родили от тебя чадо, – подергал седые усы Ермол. – Два сына, стало быть, и дочка.
– Что за бабы?
– Настасья, вдова булочника привела мальчонку двух годков на вид.
– В