В комнате горит свет и слышно, как работает телевизор, – свекровь, когда сидит дома, любит коротать вечера в гостиной. Свет приглушенный – значит, включен ночник. Что ж, это к лучшему. Мирон взял меня за бедра и приподнял, я встала на бортик лоджии и перелезла внутрь. Здесь пусто, только в углу свалены деревянные ящики.
Я заглядываю в комнату. Свекровь разговаривает по телефону. Что она говорит, не слышно из-за работающего телевизора. Но вот она отложила сотовый, поднялась, приставила к серванту стул и тяжело взгромоздилась на него. Что-то ищет на антресолях, достала какой-то пакет… Ага, это она деньги взяла – видимо, решила пересчитать.
Неуклюже оттопырив свою монументальную задницу, она слезла со стула, прижимая к груди пакет, – это понятно, дороже денег для нее только сын. Неужели все-таки пересчитать решила? Вот дура, все же знают, что считать деньги после захода солнца – плохая примета, к нищете.
Я осторожно постучала в окно. Видимо, орущий телевизор глушит мое тихое потустороннее царапанье, и я стучу более ощутимо – свекровь услыхала посторонний звук и зажгла верхний свет. Отлично, увидит меня во всей красе. Тем временем я постучала снова, и свекровь, близоруко прищурившись, зашарила в поисках очков. Я стучала снова и снова, и мамаша Виктора, водрузив на нос очки, отдернула занавеску.
И увидела меня. То, что полицейские падали в обморок от моего вида, о чем-то говорит.
Челюсть у нее отвисла и заходила из стороны в сторону. Глаза выпучились и, вероятно, упали бы на пол, если бы не очки. Она явно хочет заорать, но в зобу дыханье сперло. Я грустно протянула к ней окровавленные ладони, глядя на нее единственным глазом, и она, как-то странно хлюпнув, исчезла из поля зрения.
Сзади раздалось приглушенное хрюканье – это Мирон не смог отказать себе в удовольствии созерцать спектакль. Мы заглядываем в комнату – свекровь лежит на полу, вокруг нее разлетелись купюры.
– Говорил же тебе – помрет баба.
– Она жива, смотри, дышит. Поехали отсюда.
– И то.
Он слезает с лоджии и протягивает мне руки.
– Иди сюда. Осторожно…
Только сейчас я ощутила, как сильно устала. Он принял меня на руки и понес к машине.
– Я и сама дошла бы.
– Дошла бы, конечно, только так быстрее будет, да и устала ты.
– Устала. Но ты рубашку измажешь, я же вся в этой гадости.
– А черт с ней, с рубашкой.
Он усаживает меня в машину и садится сам. Тихо смеясь, мы выезжаем на узкий мост, минуем остров и сворачиваем туда, где притаились улицы частного сектора.
– В ванную хочу ужасно. Вот, блин, а во что же я переоденусь? Мне завтра на новую работу. Ты знаешь, что я сегодня рекламировала йогурт?
– Олька говорила. Ты молодец, Лина. Дома халат наденешь, а насчет другой одежды не беспокойся, я сегодня по магазинам проехался и купил тебе того-сего.
– Ты?