– Готовиться к посадке!
Нас, полусонных новобранцев, выгрузили на лётное поле огромного аэродрома. Вдали с рёвом взлетали и садились самолёты. Мы хлопали глазами и обалдело жались, как овцы, в кучу. Прохладная ночь где-то в двухстах метрах распарывалась вереницей огней над громадиной белого здания с зеркальными окнами. Поверху что-то написано под арабскую вязь.
Наша нестройная колонна двинулась в сторону аэропорта. Наконец, разобрали, что за надпись. Послышалось:
– Них. я себе! Ташкент!..
Эк, меня занесло! В башку не могло прийти, что окажусь за тридевять земель от родного дома. Ладно бы там, Лондон или Берлин.
Всех быстро рассовали в грузовые машины с тентом и погнали по тёмно-разбитым дорогам. Дышать пылью – то ещё удовольствие! Многие отчаянно чихали. Но мы ведь ехали служить! Так что, терпи, мудила-рекрут.
Наконец, колонна из трёх грузовиков въехала в часть. Сразу вспомнился военный фильм мальчишеских лет: ну, точно концлагерь – с вышками и колючей проволокой на заборе. Только овчарки не тявкают. Было около двенадцати ночи.
Всех разгрузили, построили, провели перекличку, посчитали. Мы уже превращались в обезличенные манекены, к которым пристроили сержантов. И повели вперёд, к ратным подвигам.
Заводят в почти пустое, с тусклой лампочкой, помещение, начинают стричь наголо. Прощай длинные хайры[4] рокера! Я вижу, как другие как бы братья по оружию тоже обречённо следят за тем, как их волосы устилают пол. Чёрные, каштановые, рыжие. Отныне мы одного цвета – лысого.
Затем оторопелых в непонимании типов запихивают под душ. Ополаскивание – на минутку. Когда выходим, гражданского шмотья нет – оно выкинуто куда-то туда-то. Выдаются без особых примерок гимнастёрки, брюки, ремни, нательное бельё и панамы. Ведут в казармы, каждому указывают спальное место из кроватей в два яруса. «Отбой!» – звучит первая в моей жизнь команда. Свобода исчезает в сонной пелене…
– Подъём! – ножом прорывается ор в полотне сладкого сна. В ужасе просыпаюсь, пытаясь сообразить, где нахожусь – ведь только что приложил ухо к подушке! В окнах брезжит серый утренний свет.
Сержант зажигает спичку, без обиняков командует:
– Одеть всем брюки и строиться, пока горит спичка.
Мы трясущимися руками натягиваем штаны, завязываем шнурки на ботинках. Никогда не думал, что это будет даваться с трудом. Пальцы не слушаются! А сержант уже приказывает выскакивать наружу. Подгоняет тоном, которого боишься ослушаться:
– Живо, живо! Бегом за мной!
Мы выбегаем за пределы части и мчимся в степь. Вокруг слышен топот и учащённое дыхание. Бежим десять минут, двадцать, двадцать пять… Бег по пересечённой местности – не бег по асфальту. Я замечаю, как многие начинают отставать, переходят на шаг. Кто-то схватился за бок – ему не хватает дыхания. Другой схватился за ногу – натёр ступню новой тяжёлой