– Все будет хорошо, – сказал Харон то ли женщине, то ли самому себе и принялся стаскивать с нее одежду. Сначала кожаную куртку. Затем узкие джинсы и черную футболку. Белье он тоже снял. В этом месте не принято стесняться наготы. Ни своей, ни чужой.
Женщина была хрупкой, ее скромным формам было далеко до форм прекрасной Персефоны. Да и не женщина лежала на холодном прозекторском столе, а девчонка лет двадцати-двадцати пяти. Да, девчонки тоже погибают в автомобильных катастрофах. Этот мир несправедлив. Впрочем, Харон никогда и не ждал от него справедливости.
Он вынул из держателя лейку душа, открыл кран, сначала с холодной водой, а потом и с горячей, проверил рукой температуру. Клиентам конторы должно быть комфортно. И плевать, что кто-то думает, что мертвым все равно. Ему, Харону, не все равно.
Первым делом он смыл кровь с головы девочки. Под запекшейся коричневой коркой оказались светлые, почти белые волосы. Рана на затылке все еще кровила, окрашивая воду розовым, но не эта рана станет причиной ее неминуемой смерти, а то, что под ней, под опасно-хрупкой черепной костью. А рана… Харону ли не знать, каким обильным может быть кровотечение из мягких тканей головы. Иногда оно кажется фатальными, но это всего лишь видимость. К сожалению, не в этом конкретном случае… Приближение скорого конца Харон всегда чувствовал с поразительной точностью. И смерть, кружащую рядом с настойчивостью стервятника, он тоже чувствовал.
Как достался ему этот дар или проклятье, Харон знал доподлинно. Ощущение неминуемости чужой смерти пришло к нему после смерти собственной. Так давно это было, таким маленьким он тогда был, что позабылось почти все, кроме одной единственной картинки…
Женщина поразительной красоты, бледнолицая, темноволосая, с запястьями тонкими и изящными, с улыбкой такой ласковой, что не страшно и умереть. Она что-то говорила маленькому Харону, тогда еще просто Ванечке, говорила и гладила по голове своей прохладной ладонью. Он не запомнил ее слова, но уже тогда решил, что именно так и должна выглядеть смерть. Мама рассказывала, что тогда он выжил чудом, водила его в церковь, ставила на колени перед образами, заставляла молиться и благодарить. Он не противился, в том юном возрасте, в котором он пребывал, любое чудо принимаешь с легкостью, почти как данность. О том, что у чуда есть обратная сторона, он начал осознавать годам к четырнадцати. Наверное, тогда же, когда начал осознавать свою инаковость от других – и от взрослых, и от детей. Примерно тогда же он впервые почувствовал близость смерти, ее легкое касание, ее благоволение. И сейчас Харон точно знал, что лежащей на прозекторском столе девочке осталось совсем недолго, а потому следовало поторопиться.
Разумеется, он не стал спешить. Не в его правилах была бесполезная, ни к чему хорошему не приводящая суета. Может быть