Листья на ветру. Татьяна Пуляева

с родителями, рассказывать им было нечего, о футболе я умолчал, мама бы сказала, что это пустое ребячество. Вместо того, чтобы болтаться на улице, я должен больше заниматься, чтобы летом успешно сдать ЕГЭ. «Открывай книгу, читай, разбирай, учи, – обычно она повторяла эти слова как заповедь, – иначе будешь глупым и необразованным и не поступишь в институт. Я надеюсь, ты не хочешь всю жизнь прожить там?» Я бы хотел всю жизнь прожить здесь, но я понимаю, что это невозможно просто потому, что здесь нет работы. Я не смогу здесь содержать себя, и я буду вынужден уехать так же, как мои родители. Но у меня был впереди год, нет, даже меньше, чем год.

      Ночью я долго не мог заснуть. Я вдруг подумал, что я не должен думать о ней, ведь это все равно ничем не может закончиться еще и потому, что через год меня здесь не будет. Но все же, это так долго, целый год! И это так мало, всего лишь год.

      4

      «О чем ты думаешь, парень? Ты словно не от мира сего!» – я слышу это на работе постоянно. К вечеру я так устаю, что, приходя с работы, сразу ложусь спать и странное дело, не могу уснуть. Наконец, чтобы погрузиться в сон, я начинаю вспоминать, я переношусь в другой мир.

      Наверное, именно с этого дня я заболел. Никак иначе я не могу объяснить того состояния, в котором я находился. Я вдруг постоянно стал думать о ней, и она стала мне сниться. Эти сны были так реальны, что, когда я просыпался, я подолгу не мог сообразить что это: отрывки воспоминаний из каких-то событий или всего лишь мои фантазии. Я встречал её каждый день, мы попадались на глаза друг другу постоянно, даже не желая этого. Наверное, в этом не было ничего удивительного, ведь наш поселок так мал, что трудно не встретить в нем каждый день своего знакомого, но до того дня я её не встречал. Мне казалось, я знаю о ней все: над чем она смеется, из-за чего грустит, о чем мечтает, что будет делать вечером, хотя мы не сказали друг другу ни единого слова. Я вдруг вспомнил, как она качалась на качелях около своего дома, когда нам было шесть лет, как обожгла руку, пытаясь вытащить запеченную картошку из костра, когда нам было восемь, как играла в салки с подругами в старом парке и визжала так же пронзительно, как и остальные десятилетние девчонки. Я помню, как она рассказывала стихотворение нашего помещика, стоя у школьной доски, и тонкий солнечный луч играл на её черных, слегка вьющихся волосах. Она читала стих без всякого выражения, смотря в окно, как будто думала о совсем другом, и вдруг, запнувшись, замолчала и посмотрела на меня, как будто ища поддержки и я прошептал ей забытую ею фразу. В тот день я не знал этого стихотворения и в тот день я вдруг запомнил его на всю жизнь. Я слышал эти слова постоянно весь остаток дня и, даже засыпая вечером, я услышал вдруг её голос, нет, шепот, произносивший эти слова, и увидел её глаза, её лицо, и солнечный луч, скользящий по её щеке и по её губам.

      Мне надо было обо всем этом подумать. «Ты стал какой-то тихий, – говорила тетя, – уж не влюбился ли? Может быть, что-то в школе не так?» Я никогда не мог понять, как эти женщины все подмечают,