– Да и хрен с тобой, – Лена отпустила Серёгину руку, и он всем прикладом рухнул на землю, зацепив трёхлитровую банку с забродившим компотом из красной смородины. Компот кто-то притащил на запивку, но это редкостное пойло само нуждалось в запивоне.
Бледно-розовый сироп мгновенно залил полстола.
– Полундра, тону! – констатировал Тазов и упал лицом в компотную жижу.
– Ах, ты – сволочь пьяная! – Лена выхватила из пакета районную газету, что припасли для растопки, честно попыталась спасти красоту сервировки, промокнуть мерзкий компот, но он уже отправил в плаванье полбуханки чёрного, смешался с прибалтийским шпротным маслом в пустых жестянках. – Зря я тебе математику сдавать помогала, Тазов, – Лена смяла розовую газету и швырнула в лежащего виновника. – Всё, дальше сами следите за закуской. Я – праздновать. А не спеть ли мне песню? – крикнула она в сторону гитариста.
– Нет! Не спеть! – откликнулся как по команде хор одноклассников.
Гогот выпутался из сосновых крон, повисел над молочной рекой, и понёсся в сторону маленького городка.
Огонек сигареты сигналил азбукой Морзе из тумана.
– Вот, видишь, Маш, какой твой Олег: не успели позвать – уже здесь. – Катюха, отдуваясь, оттаскивала Петрову от края обрыва, заворачивала в сброшенную олимпийку и недоумевала про себя, почему такая крохотная девица сейчас весит, как мамонт, – а ты: «не хочу, не хочу».
– Какой такой Олег? Я – Валера, – из темноты появился тощий длинный хлыщ в мятой бейсболке. Он быстро огляделся: кроме этих двух девок – никого. – Девушки, а давайте познакомимся, – улыбка была мокрая, в верхнем ряду не хватало зуба, поэтому он слегка присвистывал, – вас двое, нас шестеро. Пацанам такой подарок будет!
– Вали уже, откуда пришёл, не до тебя, – рассмотрев парня, буркнула Катюха, – не видишь, девушке плохо.
– Так я умею сделать хорошо! – Валера смачно хлопнул Катюху по заду.
Шлепок получился такой звонкий, что Маша неожиданно ожила. Мир перестал кружиться и сошёлся в одной точке – на осклабившейся роже незнакомого парня. Маша почувствовала твёрдость земли под ногами, кислый вкус блевотины во рту и страшную ненависть. Он во всём виноват: в том, что школа закончилась, и в том, что надо разъезжаться, и в том, что она – Маша Петрова – напилась до бессознательного состояния. Совершенно ясно. Он и такие как он, наглые сволочи, считающие, что им всё позволено.
– Пошёл отсюда, козёл! Пошёл вон! Кто ты такой, чтобы её трогать? – Маша подпрыгивала, пытаясь выпростать ладонь из рукава, чтобы заехать по наглой морде, – мы тебе мешали что ли? Чё те надо? Всё можно тебе, что ли?
Валера опешил, не ожидал, что только что бывшее бездыханным тело, обнаружит такую прыть. Маша хлестала его рукавами, не переставая орать, мятая бейсболка улетела под обрыв.
Снова все поплыло. Маша пошатнулась, ухватилась руками за росистую траву, а во рту, вместо кислятины, распробовала тошнотворный вкус. С отвращением сплюнула. Густая тягучая