К посланнику Владимир отнёсся сначала достаточно настороженно, подозревая какие-то интриги. Однако через несколько дней убедился, что Кейзерлинг не собирается к нему лезть, а просто заботится о выздоровлении. Наверняка были и интриги – дипломат всё-таки, но раз эти самые интриги идут на пользу по медицинским показателям, то и хрен с ними.
Вставать улан начал достаточно быстро и первым же делом потребовал помывки.
– Воды мне нагреть, – коротко приказал он приставленной к нему сиделке.
– Но… – попыталась что-то сказать она. Не получилось – взгляд у попаданца и раньше был тяжёлым, а уж после военной кампании… Сослуживцы сравнивали его с василиском.
Вместо слуг с горячей водой прибежал доктор, размахивающий руками.
– Вредно мыться! – горячо убеждал он. – От этого поры открываются, и человек становится беззащитен перед болезнями[71].
Настроение князя было скверным, скандальным, так что вскоре собравшиеся зрители (слуги и домочадцы Германа Карловича) стали свидетелем позора доктора – медицину попаданец знал намного лучше него и сумел доказать это так, что поняли даже люди некомпетентные.
Пристыженный доктор ушёл, ругаясь на венгерском (князь успел выучить его за время кампании вполне прилично), а приказ Владимира выполнили, как и приказ о смене одежды и постельного белья. С того дня он взял своё выздоровление в собственные же руки, и дело пошло на лад. Выяснилось, что на лад оно могло пойти и раньше, но один из коллег медика устроил залихорадившему пациенту кровопускание. Вообще-то, оно было достаточно популярным методом лечения, но не для раненого же, который и без того потерял уйму крови…
Диета, прогулки по особняку, дневной сон, а чуть погодя – и лёгкая физкультура. На поправку улан шёл быстро – по местным меркам. Но всё равно выйти из особняка самостоятельно он смог только через две недели после первого купания. Да и то – с тростью…
Точнее, выйти-то он мог и раньше – в коляске. Были, оказывается, уже прообразы инвалидных кресел. Хотелось на воздух – безумно, но не хотелось становиться этаким символом – «раненым героем».
«Битва на мосту» оказалась, кстати, известна буквально всем.
– Да что ты удивляешься, князь, – с удовольствием просвещал его Кейзерлинг, – в одном бою уничтожить двадцать девять прусских кирасиров одному человеку…
– Сильно, конечно, – пожал исхудавшими плечами улан, – но сам же знаешь, Герман (они перешли на имена по предложению самого посланника), за кампанию бывали подвиги ничуть не худшие. Но такого… ажиотажа я не помню.
– Бывали, – согласился немец, – но какие? Пробраться в расположение противника и уничтожить запасы пороха. Полезно? Да, безусловно, вот только обыватели, да и большинство военных любят, чтобы подвиги совершались при свете дня, а не так… По-разбойничьи.
Князь скептически скривился, но промолчал – посланник европейскую публику знал лучше.
– Более значимым считается восхождение на крепостную стену