Решение созрело почти мгновенно. Ладыгин не подчиняется никому, кроме президента, на него нет никаких рычагов давления, и отношения у него с Пахомовым весьма прохладные. Зато он уж точно лучше всех во властной верхушке разбирается в аномалиях и связанной с ними чертовщине. И министр быстро набрал на устройстве связи код канала директора АПБР. Тот ответил после второго гудка, словно ждал звонка:
– Вадим Юрьевич?
– Здравствуйте, Дмитрий Владимирович. Очень нужна ваша помощь.
– Не уверен, что это хорошая идея, Вадим Юрьевич. – Раф был хмур, как небо перед грозой. – Там может случиться все что угодно. Кому, как не вам, знать, что в современной войне даже генералы на передовой не очень-то появляются. Что уж говорить о более высоком командовании. Если вы погибнете, стране это аукнется куда как более серьезно, чем даже многочисленные смерти рядового состава или мирных граждан…
– Так, стоп! – холодно перебил его Пахомов. – Я все время забываю, что с человечностью у Измененных напряженно. Вы рассуждаете как компьютер. Иногда это полезно, но в данном случае… – Министр сделал паузу, чтобы успокоиться, и продолжил: – Я ценю вашу заботу, Раф, но у меня нет другого выхода. И времени тоже нет. Если два мотострелковых полка втянутся в психотропную аномалию и слетят с катушек, нам всем тут небо с овчинку покажется. Во мне кровь Измененного, полностью заряженный пси-блокиратор. Меня прикроете вы и «лояльные» АПБР. Скоро они будут здесь на вертолете. Я все продумал.
Измененный вздохнул:
– Поверьте, вам это только кажется…
Он хотел сказать что-то еще, но вдруг осекся и замолчал, прислушиваясь. Пахомов последовал его примеру и вздрогнул. Глухой отдаленный шум с улицы начал нарастать, приближаясь. И звучал он как многочисленная толпа. Чрезвычайно взбудораженная толпа. Неподалеку что-то грохнуло. Министр подошел к окну и осторожно выглянул. Растущие вдоль улицы тополя несколько загораживали обзор, но устремившийся в небо столб дыма был виден хорошо. А еще сквозь листву кое-где проглядывали отблески языков пламени.
– Вашу кашу! – с тоской произнес министр и скривился. Тот самый сон вновь вспомнился ему необычайно ярко. Одна радость – жена с дочкой далеко, а значит, самая