Спустившись по лунной тропе, Нина робко заглянула в приоткрытые двери. За фортепиано сидела сгорбленная фигура Джеймса. С одной стороны его ласкал призрачный свет из окон, с другой – окутывало покрывало мрака. Он монотонно перебирал клавиши по памяти, пытаясь воссоздать чувственную мелодию; злился, когда нужные ноты убегали из-под пальцев, и настойчиво искал их. Нина обратила внимание, что Джеймса слегка потряхивало. То ли от напряжения, то ли от алкоголя. В бутылке на верхней крышке фортепиано колыхался ром.
Послышался тяжелый вздох. Джеймс вновь поставил руки на клавиши. Нота за нотой плавной волной зазвучала та самая музыка, которую он так кропотливо урывками вспоминал. Легкая, навевающая грусть, она превосходно сопровождала эту волшебную лунную ночь. Тело Джеймса расслабилось, он выпрямил спину и чуть откинулся назад, а движения рук стали столь непринужденными, словно те сами знали, куда следовать.
Он прекратил играть внезапно.
– Тебе снятся сны, Нина? – неожиданно спросил, не оборачиваясь.
Низкий грудной голос вывел ее из ощущения летаргии, взбудоражив до мурашек.
– Да, – Нина до сих пор не верила, что Джеймс вдруг заговорил с ней.
– Хорошие? – Он чуть развернулся. Лунный свет обрисовал острый профиль.
– Вполне. – Помнить бы их еще.
Джеймс выглядел все так же небрежно: потрепанная рубашка, рваные джинсы, взлохмаченные волосы, раскинутые по плечам. Лицо обросло бородой, делая черты менее жесткими. Он встал из-за инструмента, забрал ром и, минуя Нину, отправился прочь.
– Джеймс, – позвала она.
Он остановился к ней спиной, оглядываться не стал.
– Травяной чай помогает уснуть.
– У меня свой «чай». – Джеймс вскинул руку с полупустой бутылкой и двинулся наверх.
Больше этой ночью Нина криков не слышала.
Глава 5
Обратная сторона сцены
Нина посмотрела в зеркало и не признала себя. Отражение мало чем походило на повседневное, отчего она невольно засмотрелась, – в джинсовом комбинезоне простого кроя и шерстяном полосатом жакете она выглядела, как если бы Агнес и Эстель каким-то совершенно дьявольским образом оказались в одном теле.
Вежливый стук в комнату прервал процесс самолюбования:
– Я извиняюсь, но нам пора выдвигаться.
Нина вышла на голос Люциуса, немного усовестившись того, что заставила его ждать. Он нервно поглядывал на часы и определенно не походил на человека, которому предстояло блистать на сцене. И без того бледное лицо казалось совсем призрачным, под глазами залегли черные круги, усугубляя болезненный вид, а потухший взгляд добавлял годы. Но даже страдальчески осунувшиеся черты выдавали в Люциусе привлекательного брюнета. Пусть теперь привлекательность эту и можно было описать, скорее, как «своеобразную».
Во