– Да, проходите и садитесь, – худрук сделал приглашающий жест рукой.
Антон Бенедиктович был довольно молодым человеком лет тридцати с небольшим. И хотя в театральном искусстве он разбирался так же, как корова в луговых цветочках, зато он был энергичен, умел добывать необходимые для существования театра деньги и пробивать различные новомодные (а значит, и доходные) режиссерские проекты. Эти проекты по большей части отдавали эротическим душком, но такое обстоятельство ни нового молодого худрука, ни старого – по всем параметрам – режиссера не смущало, потому как такие переделки классических постановок на современный лад приветствовались высшим руководством из городского комитета культуры. А этим руководством, надо сказать, являлся тесть новоиспеченного худрука, который и выдвинул своего энергичного зятя на эту весьма перспективную должность. Перспективную, конечно же, не в культурном, а в денежном смысле – деньги на новые проекты выделялись щедро. Вот только зарплата актеров отчего-то не росла, хотя на спектакли народ Чаплинска шел с удовольствием.
Алексей Иванович Сенечкин, человек сам по себе весьма скромный, но зато талантливый актер, уже больше двадцати лет играл в чаплинском театре и был, как и большинство местных актеров, приверженцем старой, академической театральной школы, где Станиславский и Немирович-Данченко считались столпами и непререкаемыми авторитетами. Фамилия Сенечкин была славная и знаменитая в Чаплинске, а вернее, в театральных кругах городка. Еще дед и отец Алексея Ивановича выступали на подмостках «Серены», играя такие значимые роли, как городничий из «Ревизора» и купец Ермолай Лопахин из «Вишневого сада». А сам Алексей Иванович тоже, можно сказать, родился как актер в этом небольшом, уютном театре. Поэтому относился он к своей профессии не только с гордостью, но еще и с нежным трепетом, считая себя не только актером, но и носителем культуры среди жителей Чаплинска.
Зная, что новое руководство «Серены» решило сменить курс и перейти от классических постановок к современному «шлягеру» (именно такое название было дано артистами чаплинского театра новомодным постановкам старых спектаклей), Алексей Иванович понимал, что вызов к новому руководству не сулит ему ничего приятного. Поэтому вошел он в кабинет худрука с волнением и смутным нехорошим чувством.
– Я хотел бы поговорить с вами по поводу вашего дальнейшего пребывания в нашем коллективе, уважаемый Алексей Иванович, – не отвлекаясь на политесы, худрук решил вывалить на Сенечкина все и сразу. – Ни мне, ни нашему режиссеру, Константину Павловичу, не по душе ваша игра на сцене. Нет, мы понимаем, – худрук предостерегающе (а может, успокаивающе) выставил перед собой ладонь, – что вы один из старейших актеров нашего театра! К тому же потомственный актер. Но искусство, дорогой Алексей Иванович, – оно, как и жизнь, на месте не стоит. В отличие от вас. Вы как играли по старинке, так и играете, не желая перестраиваться. Постоянно спорите с режиссером, отказываетесь выполнять его указания, не обращаете внимания на его советы… А ваши диссидентские высказывания и критика в адрес руководства, то есть меня и Константина Павловича, негативно влияют на всю труппу. Можно сказать, они ее разлагают изнутри. Люди стали возмущаться и даже требовать. Ну, куда это годится? И проблемы возникают из-за вас…
Антон Бенедиктович делано-горестно вздохнул и покачал головой. Он встал и, подойдя к сидящему на другом конце длинного стола Сенечкину, отодвинул стоящий рядом с ним стул и сел, выражая тем самым свое участие к происходящему действу и выказывая свое доброе отношение к актеру. Но Алексей Иванович прекрасно понимал, что все это – актерство и позерство со стороны начальства, а потому еще больше напрягся и насторожился, готовясь к худшему.
– Так вот, – продолжил худрук. – На чем это я остановился? Ах да – на вашем диссидентстве. Оно мешает нам работать. Очень мешает! К тому же… – Последовала многозначительная, как принято говорить, театральная пауза. – К тому же, если говорить предельно честно, вы, Алексей Иванович, не вписываетесь в наш обновленный коллектив ни своим среднестатистическим, мягко говоря, талантом, ни своей просто маниакальной приверженностью к старой театральной школе. А потому мы приняли решение уволить вас в связи с сокращением штатов. Ну или как не справляющегося со своими обязанностями члена нашего дружного коллектива. Тут уж я разрешаю вам самому выбрать причину увольнения.
Кто эти гипотетические «мы», худрук, конечно же, не уточнил. Да и не собирался. Алексею Ивановичу и так было все ясно – его вышвыривают из театра, в котором он столько лет честно проработал! Изгоняют вон! Вон из театра, без которого он не мыслил свое существование. Да и не умел он больше в этом мире ничего, кроме как играть разные роли. Играть так, словно проживал каждый раз за своего героя его жизнь, так, словно это он был и Чичиковым, и Мастером, и евреем Абрамом Шварцем из «Матросской тишины» Галича… Он так же, как и они, хитрил и обманывал, был честным и скромным, болтливым и жуликоватым, так же рождался, жил и умирал… Но это все на сцене, а сцена и была его, Алексея Ивановича Сенечкина, настоящей жизнью – жизнью, полной интриг и слез, радостей и маленьких побед, горестей и разочарований, утешений