Волчий сон. Николай Евгеньевич Близнец

клеток-купе доносится то злобные, то смешливые реплики конвоируемых. Конвоиры же – солдаты-контрактники, жирные отъевшиеся морды – пытаются пугать актами, но сидящие в отдельном купе «крытчики»54, злобно оскалившись и ухмыляясь, особенно яростно и обидно песочат вертухаев. Этап. Крытчиков уважают. Это особая категория, каста, сословие, это особый образ человеческой жизни, если ее можно назвать человеческой. Эти люди сами себя загнали сначала в тюрьму, оттуда в зону, а оттуда в тюрьму зоновскую – тюрьму в тюрьме. И ни на месяц, ни на два, а на годы. Они «в отказе», они «вне закона», они авторитеты, они страдальцы за других зэков. Это они «ломают режим», чтобы отвлечь на себя силы и нервы ментов, а поэтому и мужикам легче в зоне, и мужики греют кичи, БУР, мужики греют крытку, мужики греют карантин, мужики греют больничку. Мужики должны, мужики могут, мужики – на то и мужики. Они работают, они сидят, они уходят на УДО-мудо, они не сидят «до звонка». За них есть кому «порамсить», за них есть кому заступиться перед ментами, за них есть кому решать, есть кому думать. Для них выносятся постановы, за них идут на кичу блатные, и их же проблемы решает братва. Их дело – сидеть и работать. И делиться. По возможности, по совести. Никто силой не берет в общее. Сами несут. Потому что – мужики. Не несут только нечисти, черти. Нет у них возможности, нет у них права внести свою лепту в общее. А у мужиков есть. Потому что они – мужики.

      Вот подцепили к составу вагон – и снова в путь. В столицу прибыли на рассвете. Снова слышен злобный лай на перроне, сонный и какой-то злобный голос из репродукторов, опять команда конвоя: «Первый пошел!». Арестантов выгоняют из вагона и усаживают у путей на землю, руки за голову. Инвалид ли, пожилой ли, без ног, слепой, больной, хромой – никого не волнует. Мелькает резиновая дубинка, хрипят пеной из-за тесного ошейника злобные псы. Конвоируемые неровным строем сидят на корточках на мокрой траве, руки за головой, сумки-кешары перед собой. Идет перекличка. Подъезжают автозаки. Справа, по одному подхватываясь с земли по команде, они вновь бегут в открытые пасти фургонов по круглым скользким ступенькам, спотыкаясь, падая и поднимаясь под ударами дубинок, кося глазом на чуть не достающих зубами собак, они собираются в машину до тех пор, пока не прозвучит команда «Двери закрыть». Уже в набитой машине рассовывают под скамейки в темноте свои сумки, шарят руками, подсвечивают зажигалками, ругаясь и матерясь, примостятся все, кто как сможет. На ухабах люди ударяются боками, головами о стены, перегородки, друг о друга, матерятся незлобно. Скоро конец этапа, кажется им. Но это еще не конец.

      «Володарка» начала нулевых – столичная и республиканская тюрьма. Подвал и первый этаж – пересылка. В «отстойниках» – грязь, холод, вонь, крысы. Народом камеры забиты до отказа. Разговоры-базары, злобный смех, шушуканье. Кто-то спит, свернувшись «на сцене» на газетах, кто-то корячится