Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он заехал в эту колонию усиленного режима. Приговор прозвучал сухо и буднично, словно резолюция профсоюзного собрания: «…Заслушав…, изучив…, учитывая…, приговорить к двадцати годам лишения свободы в условиях усиленного режима…». Никто не охнул, никто не всхлипнул, никто не вздохнул радостно или горько. Гробовая тишина, как ему показалось, длилась вечно. А это был приговор именно ему, и он это отчетливо осознавал, и он к этому был готов. Он видел устремленные на него глаза конвоиров, судей, прокурора, адвоката. Ему было непонятно, почему они так смотрят? Они смотрели и словно чего-то ждали от него. А чего ждать? Ему было абсолютно все равно, сколько дали, куда дальше, и что ждет его впереди. Очень жаль, что нет возможности успокоить и попрощаться с Таней. Он сделал все, чтобы она не пришла в суд. На одно заседание она все же пробилась и выступала как свидетель. А получилось, что выступила как защитник. Сквозь слезы, сквозь застрявшие в горле слова, она защищала его – убийцу. Она защищала перед судом своего мужа. Она превзошла саму себя и в суде срывающимся от горя и отчаяния голосом сказала: «Я люблю этого человека, и в том, что произошло, есть и моя доля вины». Уходя из зала суда в тот день, взглянула на него так печально, так нежно, так безнадежно. Она прощалась. На приговоре ее не было, и поэтому ему было спокойно. Он знал, что все кончено, хоть двадцать лет – это и не «вышка», но это предел, это финиш. И не просто финиш, а финиш в экстриме, финиш в неволе, в зоне, в одиночестве и в беспросветности этой ситуации…
Сигарета заканчивалась. Николай еще раз затянулся, и вдруг за «колючкой» тревожно закричал селезень, «бухнул» хвостом по воде бобр. За «запреткой»1, за забором в торфяных карьерах продолжалась жизнь: пели соловьи, пахло свежестью, ландышами, черемшой, молодой листвой. Правда, ничего этого он сейчас не видел: мешали установленные на столбах прожекторы, светящие вдоль «запретки» прямо в глаза. Но запахи, приносимые теплым воздухом из леса, он прекрасно ощущал, несмотря на сигаретный дым. Выбросив в сторону «запретки» окурок, Николай остался стоять у окна, прислушиваясь к утреннему концерту природы и предаваясь воспоминаниям. Зона спала. И хоть