Счастье… Счастье – это… Но я уже говорил.
По совету и протекции Грача сходил к специалисту, показался. Бородатый костолом долго испытывал меня на прочность – мял, ломал, простукивал, точно мои позвонки – это дверные кнопочки-звоночки, а он, гуляка припоздалый, не может дозвониться до жены своей, задремавшей в ожидании.
Сделали рентгеновские снимки.
Вы знаете, что такое кифоз? Вот и я не знал. Кифоз, переходящий в гиббус, как обмолвился доктор в кругу своих коллег.
Что такое гиббус, в словарях я не нашёл. А вот кифоз…
Горб – по-простому.
То-то мама в последнее время мне всё: не сутулься да не сутулься. А как не сутулиться, когда болит! Бородатый спец открытия не сделал, сказав, что позвонки у меня как-то не так стыкуются. Грач говорил. Но что мне эта констатация, эти снимки?! Мне точно скажите – согнёт меня завтра в дугу или нет?
Вы можете представить себе сто зубов, и все они на спине, и все они разом болят?
Болей таких Коленвалу и не снилось. Только стихи между ними почему-то не случаются (помните у классика: стихи не пишутся – случаются?). И не случаются, и не пишутся, и не вычерчиваются, и не высиживаются. Знаю, Коленвал не о физических болях… Поэтому и не случаются. И ещё потому, что я случайная величина в литературе. Если не в жизни.
Самое точное определение, что такое жизнь, дал Брэдбери. Он сказал: жизнь – это одиночество.
Два дня прожила в старом кирпичном доме. Там тополь выше крыши, и после обеда солнце пробивается в комнату сквозь его густые ветви. Так что все стены комнаты покрыты шевелящимся узором листьев. Окно открыто, и слышно, как эти листья о чём-то настойчиво шепчут, так настойчиво, так бесконечно, что кажется – ещё немного и будет ясно, о чём.
После полёта со Штабс-Капитаном и акклиматизации у Грача, несмотря на кифозные боли, ходил на работу аккуратно. Запускали новое, серьёзное дело, в которое я впрягся со всей оставшейся во мне прытью.
В один из жарких в рабочем смысле слова дней в моём кабинете появилась Пацанка. А у меня звонки телефонные, сотрудники снуют. Она берёт с журнального столика свежую газетку, сидит скромненько. Я кручусь-верчусь, как веретено, не до гостьи. Да и она ноль внимания, газета жутко интересная. Я только и спросил: когда приехала? Сегодня, ответила она.
Первое письмо от неё я получил, когда вернулся от Грача домой. Письмо с кипой газет передала мне соседка, сообщив, что дожидается оно адресата не первый день.
Письмо большое. Убористый неженский почерк…
«…Я оттого оступилась, что не подозревала твоей недозрелости. В стихах ты кажешься всепонимающим. Не говорю, что ты хуже, чем я думала. Моя вина, что от радости и неожиданности встречи не в состоянии была заметить, что с тобой нужно было подумать о кружевах. О приличиях, чёрт возьми! И вот имею, что имею. Поделом. Тебя жалко. Твой идеальный мир в который раз не реализовался. Реальная