Философия истории во Франции. И. В. Кузин

характер событий. Таким образом, картезианское сомнение Бейль не обращает против истории, т. е. исключения фактического как недостоверного, а делает его инструментом открытия истины самого исторического, превращает его в средство обнаружения своеобразной формы достоверности.

      Мир фактического становится побудительным мотивом поиска его истины, чтобы в этом движении удостовериться и подтвердить историческую данность. На этом пути для ученого не существует ничего, чем он мог бы пренебречь, – все имеет значение, ни к какому факту нельзя проявлять безразличия, чем умалялась бы его ценность в процессе воссоздания общей картины произошедшего.

      Используя принципы познания Декарта, Бейль создал концепцию, которая вступала в противоречие с картезианским идеалом понятийного и логически точного знания, моделью которого служила математика. Структурная четкость и формальная строгость математических выводов оказывались малопригодными для понимания реальных вещей и сущности их конкретного существования. Когда мы имеем дело с конкретными вещами, мы соприкасаемся с историческим, которое относится к другому «роду достоверности», нежели математическое. Историческое содержит в себе возможность к постоянному изменению и совершенствованию своего содержания, что вместе с тем не делает его метафизически менее достоверным. Более того, достоверность того, что некогда жил тот или иной исторический индивид, выше, чем реальность и достоверность существования того или иного природного предмета, определяемого законами «отвлеченных» наук.

      И все же предложенная Бейлем модель исторического познания не выглядела в достаточной степени цельной, так как не обладала внутренней связностью – собрание неупорядоченных отдельных фактов не позволяло достичь философского обобщения и понимания сути исторического. История оказывалась конгломерацией материала, колоссальная масса и груз которого загромождали путь к определению логики и смысла произошедшего. Бейль пессимистично относился к возможностям достижения такого уровня осмысления истории, когда она представала бы в качестве некоей прозрачной и единообразной структуры, содержащей свою телеологию и объяснимую упорядоченность.