31 января, понедельник.
Только что вернулась из Тидмарша419, из Клуба, от Харрисона [дантист]; оставила две книги в автобусе. У Литтона в книжном шкафу идеальный порядок – все как напоказ. В пятницу вечером мы ночевали у Филиппа420 на ферме; погода, конечно, сырая, зато внутри сухость и комфорт. Горячая ванна, льняные простыни – боже, я становлюсь домохозяйкой! По моим ощущениям, бедняжка Филипп измучен и упрям, но в нем мало жизни. Он все время упорно трудится, платит людям, ухаживает за коровой, зараженной стригущим лишаем. После завтрака мы пошли к лесникам мимо стройных зеленых деревьев, то вдруг исчезающих, то вновь пестрящих своей зеленью. Лесники развели костер в канаве и пили чай. Сделали круг и вернулись на ферму. Коровы задирают быка и не позволяют ему оказывать им знаки внимания. Филипп отвез нас [в Тидмарш], и мы сидели в гостиной, испытывая нехватку жизни, как это бывает в пустых комнатах. В воскресенье утром Л. был настолько подавлен, что считал часы до завтрака. Субботний вечер и правда выдался тяжелым. Литтон впал в легкое безразличие; возможно, он устал и подавлен. Кэррингтон, кажется, становится старше, и ее поступки соответствуют возрасту. Л. рассказал историю Марри, и мы пришли к выводу, что он родился чудаком. У Кэррингтон были и другие версии его махинаций с загипнотизированными кроликами. Но даже это не помогло нам продолжить общение, ведь средний возраст – не мне ли уже 39?! – вызывает, я боюсь, зависимость от тепла, книг и мягких кресел. Следующий день был лучше, хотя, конечно, в незнаком доме никогда не бывает по-настоящему комфортно, и около 11:30 мои глаза устали и заболели от созерцания огня в камине. Но все равно было хорошо. Кэррингтон и Ральф тактично составляли список летних цветов в столовой.
– Тебе бы следовало посвятить “Викторию” Кэррингтон, – сказала я.
– О нет, мы совсем не в таких отношениях.
– Оттолин будет в ярости.
Он тоже так думает.
У