– Ну ты, Эдуард, даешь! Не верил, не верил!
– Знай наших, Иван Семенович!
Подъезжает Серегин, знакомые строители, вертят головами.
– Слушай, а как ты умудрился это сделать? Они не свалятся нам на голову?
Я посмеиваюсь.
– Полезайте наверх, посмотрите.
На больших черных машинах подъезжают Орджоникидзе, Гаазе, Писарев, пожимают мне руку, благодарят. Илья Дмитриевич доволен, смеется.
– Иосиф Николаевич, я же говорил Вам, что школа Минмонтажспецстроя жива и никогда не подводит.
– Харашо, маладцы, – говорит Орджоникидзе. – А когда загарится?
– За два дня закончим монтаж и наладку, включим вовремя.
Наверху, на тридцать первом этаже колдует Володя Макаревич. Собирает электрическую схему, прогоняет командоаппарат, настраивает систему.
А хлопцев я отправил домой, на Украину, только пришлось просить Писарева о помощи. Билеты достали через какую-то бронь правительства Москвы.
В предновогодний вечер сажаю в машину жену Люсю, и мы едем смотреть новоявленное чудо – мои часы. Как только мы подъезжаем, в темноте ночи вспыхивает огненное кольцо, гаснет, и вот по кругу побежали реснички- минуты. Володя Макаревич прогоняет часы в режиме наладки. На площади перед башней – толпа людей, задранные вверх лица. Отсчитываются последние часы уходящего века, а я стою, опустошенный, и грущу, самому не понятно, о чем.
Потом я задавал себе самому вопрос: зачем мне был нужен этот напряг, эта бешеная гонка, эта жизнь на грани срыва? Неужели нельзя жить размеренно и спокойно? И не находил ответа. Больших денег мне это не принесло, славы – тоже, да я за этим и не гонюсь. Прежде всего, это нужно мне самому. Такие события – яркий фейерверк на сером полотне жизни. Я сам, по своей воле устроил себе этот экзамен и выдержал его. Это была моя вершина, она покорена. Будут у меня и другие вершины.
Я не сноб и не стяжатель лавров, но иногда всплывает в памяти, приятно щекочет самолюбие мысль, что я оставил после себя следы, за которые не стыдно. Они разбросаны по Москве и не только по Москве, и можно подойти, постоять, спросить холодный металл:
– Ты помнишь обо мне? Я нарисовал тебя на листе бумаги, я прожил с тобой эпизод моей жизни, я мучился с тобой, и ты мне покорился.
Надменный металл не помнит, но помню я.
Художник
1
– Сережа, а нарисуй испуганного человека.
Сережа задумывается на минуту, и вот на листе бумаги возникает картинка: высокий забор из сплошных, скучных, серых досок, над верхним обрезом – пальцы уцепившегося за них человечка, а между пальцами – разбежавшиеся в ужасе глаза под взметнувшимися вверх бровями и вспаханный морщинами лоб. Это была занимательная игра – несколькими движениями карандаша изобразить задание. У Нины хранились Сережины эскизы. Веселый – круглый, как колобок,