Любые совпадения имён или событий считать случайными.
Озеро в камышах
Первые плохие слова я узнавал в основном от своего друга Пети Гаврикова. Петин папа работал фрезеровщиком на заводе, всегда был пьян и дома в выражениях не стеснялся. Всё, что слышал, Петя рассказывал мне. В моей семье плохие слова никогда не произносились. Под запретом были даже вполне литературные «жопа» и «говно», поэтому я сильно отставал в этом смысле от ровесников.
Нам с Петей было лет по 5. Мы ходили в одну группу в детском саду, в остальном у нас было мало общего. Гавриков всегда был грязным и неопрятным, у него текло из носа. Его отец работал на заводе, которым руководил мой отец. У меня в кармане отутюженных брюк всегда был чистый носовой платок. У Петиных единственных брюк карманов не было вовсе. Достались они ему, как и все остальные вещи, от старшего брата. Брюки то подгибали, то отпускали снова, когда Петя подрастал. От этого ниже колен они были полосатые, гармошкой. Но классовой вражды мы не испытывали. Напротив, нас тянуло друг к другу. У Гаврикова вызывал уважение мой чистый носовой платок. Меня же восхищал его словарный запас.
– Пошли дразнить Злюку, – сказал Петя. – Я знаю новое слово.
Злюка жила в моём доме, в соседнем подъезде, на первом этаже. Поэтому дразнить её было довольно удобно. Злюке было лет 100. Или 200. Внешне – типичная Баба Яга из сказок. Сгорбленная, с неизменной клюкой. Казалось, она была создана из сухих корней деревьев, мха и ядовитых растений. В любое время года на ней было старое зимнее пальто с облезлым меховым воротником. Лицо её обычно скрывал шерстяной платок, из-под которого корявым длинным сучком торчал нос. Она люто ненавидела детей. Мы отвечали взаимностью. И старались не приближаться к Злюке слишком близко. Наверняка она умела плеваться ядом и испепелять детей одним лишь взглядом. Она всегда торчала в окне. И не важно, лил ли дождь или палило солнце, поднимался ураганный ветер или мела метель, Злюка следила за двором. Когда мороз рисовал на окнах узоры, старуха согревала стекло своим дыханием, и в оттаявших кругах появлялись её немигающие глаза. Разумеется, лучшего объекта для испытаний новых слов, которые Петя узнавал от отца-фрезеровщика или старшего брата, было не найти.
– Что за слово? – поинтересовался я.
– Брат старший, Стёпка сегодня научил, – Петя перешел на шёпот. – Надо подкрасться поближе к какой-нибудь тётке и громко, лучше всего прямо в ухо, крикнуть: «Влагалище!» – при этом Гавриков зачем-то раскинул руки в стороны, как это обычно делают рыбаки, хвастаясь размером пойманной рыбы. – И сразу надо бежать, – добавил он.
– Что? – переспросил я.
– Влагалище, – Петя снова широко раскинул руки, будто пытался обнять невидимое гигантское дерево. Наверное, Стёпка именно так рекомендовал ему презентовать новое слово.
– А что это такое?
Петя пожал плечами. Брат не объяснил, но он был старше нас на год, и ему можно было доверять в таких делах. Слово мне не понравилось. Оно походило на уродливые названия деревень, встречающихся на пути к нашей даче. Омутищи, Бугрищи, Хмелищи, Столбищи, Ямище… сплошные «щи», да «ще»… сразу видно, плохое слово. Некрасивое. От него веяло безнадёгой и покосившимися заборами. Хорошо бы, конечно, на всякий случай узнать, что оно означает. Мы были обыкновенными советскими детьми и росли в атмосфере тотальной сексуальной безграмотности. В стране, где любая продавщица овощного магазина знала не менее пяти нецензурных обозначений женского полового органа, но густо краснела при слове «вагина». Нашим единственным воспитателем во всех деликатных вопросах была улица.
Злюка, как всегда, была на посту и контролировала периметр двора. Её седая башка торчала между кактусом и драной кошкой, сидевшей на подоконнике. Злюка любила кошек так же сильно, как ненавидела детей. Она позволяла жить в своей квартире всем желающим пушистым тварям, и таких набралось десятка три, не меньше, отчего стояла жуткая вонь в подъезде. Взрослые пытались с этим бороться, но каждый раз их атаки вязли в жэковской бюрократии.
Стоял жаркий июль. Мы пробрались прямо под открытое окно Злюкиной кухни, затыкая носы от нестерпимого запаха кошачьей мочи. Присев на корточки, стали шептаться, кто будет кричать первым. Наверху злобно зашипела кошка, видимо, почуяв нас. Из окна показалась клюка, потом седая, растрепанная голова.
– А ну, мерзавцы, вон!!! Пошли отсюда к своему подъезду гулять! – Злюка стала колотить клюкой по подоконнику. Мы отскочили в куст шиповника, расцарапав ноги колючками.
– Влагалище! – громко выкрикнул Петька.
– Что-о-о-о-о? – Злюка застыла, перестав колошматить палкой.
Гавриков выпрямился и от волнения даже слегка поклонился, как если бы на утреннике в детском саду объявлял номер. Глубоко вдохнул и, что было силы, проорал, широко раскидывая руки в стороны:
– Вла-га-ли-ще!!! – в 5 лет у Пети уже был небольшой басок. Наверное, от того, что он курил.
Клюшка, кактус и кошка полетели в нас