В кино хрестоматийным примером такой конструкции является фильм «Криминальное чтиво». В нем несколько новелл, которые перепутаны местами. Фильм начинается с ограбления. (Кстати, здесь еще есть элемент кольцевой композиции. Сценой ограбления в кофейне все начинается, и ею же все и закончится). После первой части сцены ограбления мы проваливаемся в более ранние события, герои забирают чемодан для Марселласа, однако происходит перестрелка, и пули чудесным образом проходят сквозь героев. В этот загадочный момент Тарантино переключает внимание на другую, более позднюю историю, когда Винсент не обращает внимания на это чудо с пулями и развлекает жену шефа. Потом идет еще более поздний композиционный элемент – новелла «Золотые часы». А дальше мы возвращаемся к тому моменту, когда пули прошли насквозь. Винсента это не очень интересует, а на Джулса это произвело грандиозное впечатление, он изменил свою собственную жизнь, и если до этого он читал псевдоцитаты из Библии, то теперь он по-настоящему проповедует. Он решил уйти из мафии и больше этим не заниматься. Все это варится в его голове, когда мы смотрим главу «Ситуация с Бонни», после чего мы возвращаемся к ограблению, с которого все начиналось. В этом ограблении очень сильно проявляется Джулс, когда читает проповедь и отпускает героев на свободу с чистой совестью.
До сих пор не утихают дискуссии, зачем Тарантино в «Криминальном чтиве» использовал эту фрагментарную композицию. По всей видимости, есть несколько причин. Во-первых, Тарантино решает техническую задачу. У него было три короткометражных сценария, он решил их соединить в одну историю, но какого-то органичного решения долгое время не находил. И тогда он решил их перепутать местами, сделать такой микс.
Во-вторых, это связано с концепцией фильма. Главная проблема, которая поднимается в фильме, связана с тем, кто принимает решения в нашей жизни. В четко спланированную реальность каждого из персонажей вторгается нечто, полностью меняющее их жизнь. У каждого постоянно меняется план, происходит сбой. Все герои чувствуют себя частью чего-то большего – текста, истории, ощущают себя жертвами произвола того, кто рассказывает эту историю.