– Глупости, Какушкин! – раздражительно рявкнул полицмейстер и встал с кровати. – Городовой! Какие-нибудь улики нашел?
Городовой Просаков, все это время смирно стоявший у входа в помещение, уверенным строевым шагом подошел к Чудновскому и протянул ему кусок бумажного пакета.
– Этот фрагмент болтался на спинке кровати, товарищ полицмейстер! – громко ответил городовой и, развернувшись, вновь зашагал к своему месту.
Чудновский внимательно осмотрел бумажный лоскут и поднес к носу. Он сильно вдохнул его запах, словно это была душистая роза из царского сада. Я долго не мог понять, для чего полицмейстер это делает, но в этот момент он неожиданно протянул его мне и попросил сделать то же самое. Я замялся, робко посмотрел на женщину, наблюдавшую за всем этим с нескрываемым интересом, и повиновался просьбе Алексея Николаевича. В нос ударил резкий запах общественного туалета и меня стошнило.
– И я о том же, Какушкин, – интригующе произнес полицмейстер. – Тут дело принимает совсем другой оборот.
Сквозь рвотные порывы я не мог понять, к чему ведет Алексей Николаевич.
– Запах, Какушкин, запах! – продолжал Алексей Николаевич. – Те пакеты тоже источали туалетное амбре. А если мы возьмем во внимание, что каждая из жертв маньяка умерла случайно, без признаков борьбы или насилия, то можно сделать вывод, что преступнику нужны были не они, а то, что в них…
– Вы это к чему ведете, господин полицмейстер? – вытирая рот, недоуменно спросил я.
– Ему нужен был их флатус, Какушкин!
Флатус, значит… Чудновский хоть и обладал детским интеллектом, но, чтобы рассуждать в таких категориях, было необходимо отбросить все рациональное и отказаться от привилегии человека, которой нас наградила природа. Привилегией мыслить. Версия с коммунистами казалась мне реалистичней. В ней хотя бы имелось зерно адекватности, какая-то твердая почва из аргументов, а не надуманные факты. В какой реальности можно предположить, что человеку, хоть и преступнику, понадобится воровать кишечные газы своих жертв? Впервые с начала совместной работы с Чудновским у меня появилось желание дать ему пощечину.
– Возмутительно, Алексей Николаевич, – ответил я. – Вы издеваетесь над жертвами ужасных преступлений! Вы это понимаете?
Чудновский невозмутимо смотрел на меня, накручивая кончик своего уса. Мне хотелось думать, что он меня слушал, а не летал в своих размышлениях.
– Ну Вы-то что молчите, Зинаида?! – обратился я к женщине. – Разве вас это не оскорбляет?!
Потерпевшая робко посмотрела на меня, а потом на Чудновского. Ее взгляд выражал уважение, которым она прониклась к полицмейстеру после того, как тот выдвинул свою версию. Алексей Николаевич, не разворачивая торс, одобрительно посмотрел на женщину. Неужели она в это поверила? Это все было похоже на третьесортный спектакль, которые дают шуты в цирке. Я все ждал, когда Чудновский засмеется или скажет, что просто пошутил. Но он был серьезен.
Я почувствовал легкий жар и понял,