Тайник для прочитанных книг был устроен мальчиком за печью.
Сюда пряталось всё, что было прочитано, и хранилось как особая реликвия, прикосновение к которой означало прикосновение к тайне, что могло быть уделом только избранных, посвященных.
Это было особое место в доме, о котором знали только Сережа и его двоюродный брат Спиридон.
Однажды о тайнике узнал отец.
Возмущенный тем, что в его доме делается что-то без его ведома, Исайя Кузьмич отреагировал сурово и в присущей ему манере – он велел сжечь все книги и именно в этой самой печи.
И они сгорели.
А в 1886 году от «скоротечной чахотки» сгорел и сам Исайя Кузьмич Уточкин.
Сколько Сергей помнил отца – он постоянно болел, и, по сути, его угасание происходило на глазах сыновей. Может быть, эти постоянные физические страдания Уточкина-старшего и были причиной его мрачного, желчного характера, а его суровые поступки – результатом смертельной усталости от бесконечного, забирающего жизненные силы недомогания.
Из воспоминаний Сергея Уточкина:
«Совершенно определенно сознаю я себя под столом, вокруг которого собрался консилиум по случаю болезни моего отца. Мне, девятилетнему любопытному мальчику, любившему вытеснять воздух, – интересно знать результаты от сборища всех приглашенных знаменитостей, а что они знаменитости, я знал, чувствовал, догадывался по приему, который им оказывала тетя Груша – сестра моего отца. И еще по многим другим причинам. Никогда у нас, в доме постоянного веселья, смеха, не бывало еще так много старых, серьезных и скучных людей. Личный доктор отца, которого мы все называли “Степа” и на котором катались верхом, был совсем не похож на своих коллег, и настоящее представление о враче я получил там же, под столом, рассматривая их ноги, которые меня в достаточной степени стесняли. Единственной моей заботой, управляя кораблем своего подстольного плавания, было не наскочить на какой-нибудь ножной риф. Утонуть я не боялся, но боялся быть вытащенным из-под стола и не получить сведений, которыми я интересовался. То, что потом случилось, заставило меня позабыть себя и всю обстановку вокруг. Некоторое время, довольно продолжительное, доктора говорили о своих делах, об опере, разбирали вокальные качества и тембр голоса певицы, певшей партию Амнерис. Я спокойно слушал, совершенно не считая положение своего отца серьезным, и терпеливо выжидал, пока они скажут что-нибудь о нем. Вдруг голос обладателя ног, которые были ко мне всего ближе и по которым я совершенно не мог угадать, с бородой он или нет, хотя усиленно занимался разрешением этого вопроса, – безо всякого перехода сказал голосом, который мне показался сухим, металлическим и бесцветным:
– А нашему Исайе Кузьмичу до первого мая не протянуть…
– Да, – послышался второй голос, – маевки он справлять не будет и на травке сидеть ему больше не придется.
Сидя на полу, я почувствовал, как вокруг меня растет трава. Вслушиваясь дальше, я понял, что мнения всех ног, которые уже мне