– Служба? – приподнял брови Глеб. Спустил, наконец, ноги с укладки, понимая, что всё равно сейчас придётся собираться – собственно и ночевать-то вчера остался именно для того, чтобы пана Адама проводить.
– Да, – по тонким губам Мицкевича промелькнула едва заметная усмешка. – Профессором словесности в лицее Ришелье. В Одессе сейчас довольно много поляков и литвы…
Оборвав сам себя, он повернулся к столу, несколько мгновений разглядывал в беспорядке разбросанные бумаги – печатные и рукописные, гербовые и простые, в пометках, помарках, и исписанные убористым летящим почерком, потом наугад, но точно выдернул из кипы бумаг тонкий кожаный бювар. Скривил губы:
– Так и знал, что обязательно что-нибудь останется. А в кофрах уже свободного места и не осталось… – он помедлил мгновение и протянул бювар Невзоровичу. – Возьмите, Глеб. Это подарок.
Бювар был хорош. Жёлтая тиснёная кожа, серебряные оковки по углам, серебряные же монограммы, гнёзда для карандашей и перьев, просторный карман для блокнота.
– А вы так и не ответили мне, – прервал вдруг Мицкевич благодарности Глеба, и кадет, подняв голову, наткнулся вдруг на пристальный цепкий взгляд поэта.
– А… о языке? – удивился Невзорович. – Так это просто. Батюшка мой, да и опекун тоже, смирились с властью царя и считали, что шляхтич должен знать государственный язык империи. Отец нанял для меня учителя, а потом, когда отец… – он помедлил мгновение, потом договорил, – потом пан Довконт продлил договор с учителем.
Разговор становился малоприятным, равно как и взгляд Мицкевича, но в этот миг дверь отворилась и перед взглядами пана Адама и Глеба вновь возникла кудлатая голова Юзека:
– Пан Адам, всё готово.
– А… да, – спохватился Мицкевич. – Собирайся, Юзек. Через полчаса ты должен быть готов к выходу.
Повернувшись к Глебу, он пояснил:
– Не оскорбляйтесь моим недоверием, пан Глеб, – он нервически передёрнул плечами, словно озяб от сочащегося из отворённой форточки холода. – Просто странно это. Редко какой шляхтич из Литвы едет учиться в царское военное заведение. Редко кто из шляхты знает и русский язык. И потом, я ведь имел самое прямое отношение к делу филаретов, а вас, тем не менее, не помню…
– Подозреваете, что я к вам приставлен надзирать? – понял Глеб и обиженно шмыгнул носом.
– Уже нет, – покачал головой Мицкевич. – Вы уже достаточно объяснили все мои недоумения.
Невзорович сбросил бабуши и решительно сунул ноги в штиблети, ощутив сквозь чулки едва заметную сырость, – чуть передёрнул плечами, предчувствуя зимнюю улицу.
– Не спешите, пан Глеб, – Мицкевич словно видел его насквозь, и всего парой слов способен был пригасить любые обиды. – Всё равно Юзек ещё не готов выходить. И потом, проводить меня должен прийти ещё один человек. Я хочу