Лихорадочно просчитываю варианты, и практически не нахожу их. Торможу у ворот домика. Ворота открывают, недоуменные взгляды, они еще слушают Левитана с площади. Гремит «ура».
– Тишину в доме, пожалуйста, обеспечьте! Кофе!
Входит Карина, она, вообще-то, неразговорчивая и неулыбчивая, но сейчас глаза очень выдают ее настроение.
– Святослав Сергеевич! Что-нибудь еще? Что-то случилось?
– Да, Карина. Вас, пока, это не сильно касается. Спасибо, ничего больше не нужно.
– Вот сахар, я не клала, вы не любите, когда это делают за вас. – она машинально коснулась меня рукой, старясь приободрить. Все понимали, что что-то стряслось. И ничего никому не объяснить! Смотрю на часы, действо будет длиться еще сорок минут. Ноги согрелись еще в машине, кофе вернул возможность кипящим мозгам соображать. Снимаю вертушку.
– 27 «А», «Голубизна», Нестеренко, товарища Никонова. – позывной Сталина меняется с завидной регулярностью, только успевай отслеживать. А я, по-прежнему, Нестеренко. Несколько гудков, дольше, чем обычно и голос Поскребышева. Он на месте.
– Товарищ Никонов вышел, позвоните позднее.
– Александр Николаевич!
– Слушаю Вас, товарищ Нестеренко. – послышалось после короткого молчания.
– Понимаю необычность просьбы, попросите товарища Никонова связаться со мной, как только придет. Имею «Воздух».
– «Воздух» передают обычно мне.
– Прошла утечка, мощная. Остальное только ему.
– Я вас понял, передам. Ожидайте. Если что, я позвоню. С праздником!
– Спасибо.
Сорок минут как на иголках. Секунды растягиваются, как хрен знает что. Стрелка просто прилипла к циферблату. Наконец, звонок, и голос Поскребышева.
– С вами будет говорить товарищ Никонов. – и тишина.
– Ви об объявлении на параде? Дежурный редактор «Известий» Шевчук уже арестован, вторично это сообщение не повторялось.
– Да, я о нем. Это не должно попасть в Берлин. Я видел, что Шуленбург оживленно разговаривал с каким-то