Концерт по заявке неизвестного. Максим Иванов

я покраснел.

      – Так почему тогда в Таллин не убегала?

      – Я и убежала в Таллин. Но вернулась. Из-за тебя. Давай веник.

      Счистив с дорожки остатки песка, она понесла принадлежности в кладовку.

      – А у тебя что, нет парня? – чувствуя головокружение, кинул я ей вслед. Из кладовки сквозь смех послышалось:

      – Место вакантно!

      Заперев коморку и бросив на меня уже серьезный взгляд, она добавила тихо и просто:

      – Сегодня мы с подругой едем в Майори. Можешь присоединиться.

      Кристи работала горничной с начала лета – ее рижская тетя была кастеляншей дома отдыха. Я от души рассмеялся, когда она очень похоже процитировала Евстафьевну: «Поотделяются завтра все к чертям – ни Юрмалы, ни тети не увидишь!» Кристи тоже засмеялась, но вскоре осеклась: «На самом деле для нас это смех сквозь слезы». А я поймал себя на мысли, что хочу, чтобы и моя республика скорее отделилась. Подругу звали Оля, и она тоже была из Таллина, но сюда приехала в первый раз и всего на три дня. О чем мы болтали в электричке? И когда ходили по променаду в Майори? И когда стояли у открытого концертного зала и слушали, не заплатив за билет, концерт Кати Семеновой? Не один десяток лет прошел с тех пор, сегодня все разговоры с женщинами у меня – это или милая болтовня, или короткий разговор по делу, но тогда в запасе у меня было столько вопросов, которые хотелось поднять всерьез, столько мыслей, чтобы самому отвечать и на эти, и на миллионы чужих вопросов, что сейчас я помню только ритм, только общий настрой той нашей беседы, смеющуюся Кристи и с каждым шагом все больше отдаляющуюся от нас Олю. Сегодня я не расскажу вам ни одного анекдота, а тогда, перед Кристи, я сыпал анекдотами как из решета, устраивал постановки в ролях и сам заливисто смеялся вместе с ней. Оля улыбалась, наверное, больше моим стараниям покорить Кристи, чем самим шуткам, и почти не вмешивалась в разговор, как бы показывая, что добровольно отдает приоритет в общении тому, на общение с кем у ее подруги будет совсем мало времени. Стоял поздний, но еще совсем светлый балтийский вечер, когда мы вышли к пляжу. Из нескольких мест доносилась магнитофонная музыка, на парапете кучковалась молодежь, кто-то смеялся, кое-кто целовался. И, помню, я подумал: как хорошо, что мы живем не в шестидесятые или семидесятые, такие скучные и насквозь предсказуемые годы, а сейчас, в особые времена перемен. От одного этого числительного, «90», веяло какой-то огромностью, неизведанностью, близостью совсем уже нереальной даты, каковой представлялся двухтысячный год, после которого и начнется, казалось, самое главное.