Громилы говорили все громче и громче, тон их голосов становился все более напряженным; малышка Серодымка могла различить слова «испечь», «сварить» и «поджарить».
Пользуясь тем, что спор между Громилами, судя по всему, разгорался, и те были сильно увлечены этим спором, Серодымка пробежала еще немного… И ощутила Запах, от которого похолодела. Если та шумная и беспокойная меньшая Громила была почти не опасна, а обе бо’льшие зачастую просто не замечали и их можно было обмануть, затаившись где-нибудь в темном уголке, то от обладателя Этого Запаха спрятаться не было никакой возможности и никуда. И нес этот Запах только одно – Смерть. Потому что это был Запах Хищника. Ловкого, коварного, бесшумного и очень-очень быстрого.
Серодымка запаниковала, разом теряя голову от охватившего ее безумного страха, засуетилась и изо всех сил кинулась туда, где пахло так вкусно: авось хоть перед смертью ей удастся всласть наесться. Она стремительно взобралась наверх – на большое твердое… деревянное, заметив большую тень Хищника, быстро скользнувшую туда, где только что стояла маленькая Серодымка.
Одна из двух Громил, что до сей поры громко спорили, закричала на тень и Хищник, видимо, испугавшись этого крика, шмыгнул в угол.
Серодымка же лихорадочно дернулась от возгласа, и… Белое с хрустом упало вниз, обнажая свое вкусное сокровище – прозрачное жидкое и желтое, как солнышко, и густое. И тут же шум усилился во много раз. Обе бо’льшие Громилы теперь издавали оглушающие воющие звуки, а подбежавшая к ним меньшая вновь суетилась, топочась вокруг, и тоже истошно орала.
Маленькая Серодымка, перепуганная всем этим гвалтом и неразберихой, и спрятавшаяся в еще более дальний и темный уголок, различала только слова «дед», «бабка» и «яичко». Ведь не зря Серодымка была очень умной мышкой и имела большие – для своего крохотного размера – способности к языкам любых существ, с которыми встречалась – будь то человек, курица или кошка.
Конец
Жизнь бумажного листка
Жил на свете бумажный листок. Белый-белый, словно свежевыпавший снег, чистый-чистый, как только выстиранная простыня. Настолько белым, чистым и пустым он был, что была ему его жизнь пуста и скучна. Жил бумажный листок на столе, рядом с пеналом, в котором жили ручки и карандаши, а также ластик. А еще стояла на столе красивая тяжелая чернильница, полная синих чернил. Как мечтал листок, чтобы одна из перьевых ручек набрала в себя чернил и начертила на его белизне какой-нибудь узор! Или братцы-карандаши постарались и оставили листике красивый рисунок! Но и ручки и карандаши маялись без дела и скучали, совсем обленившись. Сколько не просил их листок, они лишь отвечали, что не могут работать без твердой руки. А твердая рука все не появлялась и не появлялась.
А рядом со столом висела полка, где расположились книги. Иногда они