…заупокойную мессу.
Внутри Стаса все оборвалось.
Он вспомнил, где слышал эту музыку, – она звучала на похоронах деда. Правда, это было давно, больше десяти лет назад, и Стас надеялся, что забыл ее, забыл все, что с ней связано, но нет, эта мрачная мелодия резанула его по нервам, как только он ее услышал.
Он даже вспомнил, как мать, посеревшая от горя, сказала ему, восьмилетнему:
– Мы проводим дедушку его любимой композицией. Это будет Моцарт, «Реквием». Восьмая часть, которую вы учили с ним наизусть. Помнишь ее?
Оказывается, он помнил ее и сейчас. Именно она оглушала зал «Д».
Стас всегда поражался тому, что его дед, глухой с детства, слушал музыку. Он ее обожал, постоянно тыкал мозолистыми пальцами в старую магнитолу, выбирая радиостанции, и улыбался, когда находил понравившуюся мелодию. Он стучал ладонью по истертой оплетке руля в такт музыке. В такт. Что он слышал тогда? Вибрации? Низкочастотные басы? Особые волны? Что?..
Деду нравились исполнители всех жанров и направлений. Салон его «Москвича» на своем долгом веку повидал и блюз, и рок-н-ролл, и оперу, и набившие оскомину хиты, и неизвестные бардовские песни. Дед «слушал» Бетховена, Чайковского, Грига.
Но над музыкой Моцарта он плакал.
Он делал это по вечерам. Уходил в гараж, открывал ворота, заводил двигатель, включал фары и Моцарта, а потом смотрел отрешенным взглядом в лобовое стекло, в сумерки, будто чего-то ждал. Его глаза краснели, на щеках, худых и дряблых, блестели дорожки от слез. В машине он сидел несколько минут, не больше, после чего выключал фары и магнитолу, глушил двигатель и шел спать.
Естественно, что соседи считали его сумасшедшим. Да и смерть его была странной. О ней при Стасе не говорили. Он даже не знал, где дед умер и что с ним случилось.
И вот теперь Моцарт и его «Реквием» всколыхнули память Стаса, уже совсем не ребенка. Только знакомая симфоническая музыка и слова, спетые множеством мужских и женских голосов, напугали его не меньше воды.
Голоса пели:
Lacrimosa dies illa
Qua resurget ex favilla
Judicandus homo reus.
«Омоет слезами тот день, – зашептало в ушах Стаса, – когда восстанет из праха грешный человек».
Часы над баром опять мигнули, словно напоминая о том, что надо бы прийти в себя и убраться отсюда. На табло высветилось: 23:18. В ядовито-красном свете цифр мелькнула тень, коснулась воды и расползлась по ее поверхности, как нефтяное пятно.
За баром кто-то продолжал дышать. Хрипло и прерывисто, словно мучился приступом астмы.
Стас подавил рвущийся наружу крик отчаяния. Если он позволит себе закричать, то уже не сможет заткнуться, да и, судя по тому, что перед глазами замелькали цветные мушки, скоро он просто-напросто свалится в обморок. И тогда наступит конец всей его бессмысленной борьбе с