– Его величество король! – торжественно объявил мажордом кардинала месье Жером, исполняющий роль церемониймейстера во время этого своеобразного приёма, который длился вот уже несколько дней.
По залу тотчас же пронеслась волна смешавшихся между собой звуков приглушённого шёпота, шороха платьев, щелчков раскрываемых вееров, шелеста перьев на плюмажах снимаемых шляп и царапающего слух скрежета каблуков на скользком паркете. Отовсюду были слышны удивлённые комментарии при виде короля, выбравшего для визита к своему первому министру необычайно строгий костюм, лишённый каких-либо украшений в виде ярких лент или пышных бантов.
На краткий миг взор короля просиял, когда у входа в личные покои кардинала среди многочисленных родственниц из семей Манчини и Мартиноцци, одетых в платья тёмных тонов, он увидел молодую особу в неожиданно ярком платье из парчи тёмно-вишнёвого цвета, смелое декольте которого прикрывала наброшенная на плечи кружевная накидка, повязанная крест на крест.
Замедлив шаг, Людовик приблизился к Олимпии де Суассон и заглянул в её осунувшееся, бледное лицо, в то время как она опустилась перед ним в глубоком реверансе.
На мгновение графиня подняла на короля взгляд чёрных с янтарными всполохами глаз.
Всего лишь краткий миг, но и этого было достаточно, чтобы их взгляды встретились и вспыхнули огнём тщательно скрываемых чувств.
Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, стараясь не вызвать своим поведением пересудов у публики, привычной к искреннему изъявлению чувств только на подмостках театров, но никак не у дверей в покои тяжелобольного.
Приглушённые голоса и шум расступающейся толпы у него за спиной, заставили короля обернуться. Королева-мать спешила к нему навстречу с решительным и одновременно скорбным выражением на усталом лице, бледность которого ещё больше подчёркивал чёрный вдовий плат.
Прибыв во дворец кардинала задолго до приезда Людовика, Анна Австрийская провела несколько часов в томительном ожидании новостей о состоянии больного.
– Луи, мой мальчик! – негромко заговорила она, близоруко всматриваясь в лицо сына. – Наконец-то вы приехали! Он совсем плох.
– Меня это очень печалит, матушка, – стараясь не отводить взгляд от её блестящих глаз, король говорил с почтением, но в его голосе сквозило желание пресечь на корню начатый ею разговор.
– Он заговорит о завещании, – прошептала Анна Австрийская, пренебрегая тем, что обсуждение заботившего её вопроса было неприятно её сыну, и, не обращая внимания на то, что все, кроме неё, смиренно дожидались официального приветствия короля.
– Я всё уже решил, – холодно ответил Людовик, отстраняясь от матери.
Прежде чем войти в личные покои, он обратился ко всем присутствующим, при этом глядя только