По автостоянке «Сумеречной Тени» лениво прохаживался охранник, но его присутствие беспокоило Мефодия слабо. Больше всего тревожило то, что скрывалось за невзрачными стенами офиса. Разведданные Пенелопы о внутренних постах, планировке и прочих сюрпризах были настолько поверхностными, что относить подобные крупицы информации к разведданным можно было с большой натяжкой.
– Ну что, как бодрость духа, как самочувствие? – подобно боксерскому секунданту, участливо поинтересовался у акселерата Мигель. – Готов? Тогда иди, работай, а я докладываю, что ты приступил. Ежели что, я рядом – за углом; ты только свистни, и мастер тут как тут! Француз из местных – Жан-Люк, или как его? – будет ждать с машиной вон у того перекрестка. Как выйдете, сразу дуйте к нему, а я прикрою. Вроде бы все.
Мигель притих, постоял, глядя вместе с Мефодием на дверь офиса, затем вздохнул и протянул напарнику руку.
– Держи! – проговорил он со столь редкой для себя угрюмостью.
Мефодий крепко пожал протянутую руку, при этом стараясь, чтобы слегка дрожащая ладонь не выдала терзающий его страх. Кажется, мастер ничего не заподозрил, поскольку от уверенного крепкого рукопожатия акселерата даже поморщился.
– Учти: не прощаюсь! – подчеркнул Мигель. – Вы с Кимберли меня еще на ужин пригласите. Причем не раз!.. – Снова немного помолчал. – А теперь за дело!
И хлопнул Мефодия по плечу. Да с такой силой, что первые шаги в направлении вражеской цитадели акселерат совершил скорее от этого дружеского хлопка, чем по своей воле.
Франция встретила Мотылькова прохладно, словно русский полковник успел ей, дружелюбной и радушной стране, крепко насолить. Но Мотыльков не обиделся: в конце концов, что он за птица такая, чтобы требовать для себя горячего приема?
Находить общий язык с французами полковнику было крайне тяжело. Сергей Васильевич немного понимал по-английски, мог вести допросы на чеченском, но из французского знал лишь «бонжур» и «мерси», да и те слетали с его уст без должного прононса, скорее напоминая рык голодного хищника.
Хотя нет, имелось одно слово, знание которого объединяло сдержанного полковника и говорливых французов. И слово это было «рефлезианец». По мнению Сергея Васильевича, французские коллеги при их чистейшем произношении говорили его очень забавно – так, будто не поминали всуе страшнейшего врага человечества, а ласково мурлыкали с подружкой в постели: «рэфлэзир-р-р»…
К огромной радости Мотылькова, стажироваться его поставили в паре с содировцем из Санкт-Петербурга по имени Степан. Тот знал французский гораздо лучше соотечественника-староболотинца и, что самое главное, мог вполне прилично отвечать на любые вопросы, а не только на «парле ву франс?». Вот так совместно, будто отличника и прикрепленного к нему двоечника, стажеров перенаправили дальше на юг – на Лазурный Берег, в курортную и более жаркую, нежели пасмурный Париж, Ниццу.
В отделении бригады «Ля Плейн Омбр» в