Оказавшись внутри, Вероника перевела дух.
Преследователь остановился поодаль – девушка видела его через витринное окно. Он прислонился спиной к стене дома, руки сунул обратно в карманы, а его немигающие глаза продолжали следить за ней. Точнее, за её новенькой камерой.
Кажется, она поняла это раньше из его выкриков и жестов.
Что теперь делать? Камеру она нипочём не отдаст. Эту редкую модель из Японии она ждала целых пять месяцев.
На мгновение Вероника пришла в неописуемый ужас: ведь ей не встретилось ни души, пока она спасалась от бандита. А если бы аптека не работала?
Ко второму дню своего пребывания в Югославии Вероника Бёрч успела привыкнуть к некоторым из местных причуд, хотя всё ещё не могла разобраться в рабочих часах магазинов и ресторанов – казалось, эти часы менялись на ходу ежедневно.
Так что же делать?
Лицо ожидающего за окном мужчины выглядело злобным. Представить его улыбающимся было непростой задачей даже для мисс Бёрч, а ведь она – писательница, успевшая завоевать любовь читателей по обе стороны Атлантики.
Навряд ли этот мужчина гнался за ней, чтобы получить автограф…
Она была наслышана о славянской красоте. Но это касалось женщин, которых она так и не успела пока рассмотреть. А вот про местных мужчин Вероника ничего не слышала.
Её привёз сюда поезд, следовавший из Парижа, потому первыми югославами, с которыми ей довелось повстречаться, были таможенники.
Такого нипочём не забудешь.
Ночью её разбудил громкий стук в дверь купе и лай собак.
– Potni list![1]
Бывалая путешественница, Вероника, казалось, знала слово «паспорт» на всех языках мира.
– Ameriški[2], – бросил один из офицеров, светя фонариком, и передал документ напарнику.
Мисс Бёрч попросили выйти в коридор. Её купе первого класса обыскали вдоль и поперёк. Рылись в вещах, пролистывали книги, обследовали даже туалетные принадлежности. Но настоящий шок она испытала, когда один из пограничников выдавил половину её зубной пасты прямо на пол. Что она могла провозить в этом тюбике? Бриллианты? Её трижды спрашивали, сколько наличных денег она везёт. Трижды сверили её показания с заполненной декларацией. Вероника была уверена, что, найди они хоть один лишний цент, запрятанный в нижнем белье, её без лишних разговоров сняли бы с поезда и посадили в тюрьму для особо опасных преступников.
В аптеке она достала зеркальце.
«Дорогая, ну и вид у тебя!»
И хотя в отражении была всё та же тридцатидвухлетняя Вероника со строгими правильными чертами и прозрачной бледностью кожи, мисс Бёрч недовольно покачала головой. Её волосы жаркого каштанового цвета растрепались и казались в ту минуту совсем тусклыми, словно перенесённый ужас отразился и на них.
Жалко было новое пальто из верблюжьей шерсти. Оно не очень тёплое для зимы, но так хорошо сидело и вообще…
Так что же делать? Звать полицию? Приедут ещё двое, ещё злее, чем этот тип…
Веронику отвлекла монотонная речь за спиной, она вспомнила, где находится, и обернулась. Здесь было немноголюдно – двое молодых людей и продавщица. Один юноша – он был в очках – рассматривал витрину. Другой, повыше ростом, с кудрявой головой, стоял против женщины за прилавком. Кажется, он пытался с ней спорить.
Его голос звучал тихо, просительно, будто он говорил что-то постыдное. Тем не менее от Вероники не скрылся его чистый британский выговор, несомненно удививший и обрадовавший девушку.
– Но послушайте. Я нуждаюсь в этом снадобье. Вы обязаны продать его мне. Этот рецепт должен иметь силу во всех цивилизованных странах…
Худая сухонькая женщина стояла прямо, как австрийский штык, и на все просьбы твердила одно и то же:
– Zdravnik nima jugoslovanskega priimka[3].
Вероника кивнула сама себе:
«Первая вылазка за границу. Вот бедняга».
Кудрявый юноша сказал чуть громче:
– Я не понимаю. Пожалуйста, говорите по-английски…
– Извините, – обратилась к нему американка.
Её голос вспугнул британца, точно воришку.
– Эта леди объясняет вам, что вы должны сходить к местному лекарю и заплатить ему, чтобы он выписал вам рецепт.
– Ja, ja![4] – продавщица довольно тыкала пальцем в сторону мисс Бёрч.
Молодой человек с отвисшей челюстью долго смотрел на Веронику. На вид ему было лет двадцать. Русые волосы торчали над округлым добрым лицом и тревожными мечущимися глазами. Почти наверняка из хорошей британской семьи – чувствуется воспитание.
Придя в себя, он закрыл рот и весьма неуверенно, но обиженно заявил:
– Но