Её связали?
Она сопротивлялась, когда её заталкивали в Карету словно в пасть чудовища?
Но что бы ни делала Сара, ничего не помогло. Бедняжку разлучили с семьёй, и точка. Родители устроили по Саре поминки. Уехать в Чёрной Карете – всё равно что умереть.
Это могло случиться с кем угодно, в любой момент, и ничего нельзя было поделать – только надеяться, что Карета не остановится на твоей улице.
Стук копыт, потрескивание и позвякивание эхом отдавались в ночи. Чёрная Карета приближалась.
Неужели она повернёт на тропинку, ведущую к дому Игиби?!
Джаннер стал молиться.
Малыш, пёсик Лили, лежащий в изножье кровати, поднял голову и завыл, глядя на окно. Джаннер увидел сидящую на сухой ветке ворону. Он затрясся и натянул одеяло до подбородка. Ворона повернула голову и заглянула в окно. Она словно рассматривала мальчика с округлившимися от ужаса глазами, в которых отражался лунный свет. Джаннер замер, пытаясь как можно глубже уйти в недра постели, чтобы ворона его не заметила.
Птица сорвалась с ветки и улетела. Луну закрыло облако. Стук копыт и скрип Кареты стали стихать и постепенно смолкли совсем.
Джаннер лежал затаив дыхание. Он медленно выдохнул и услышал, как Малыш постукивает хвостом по стенке. При мысли о том, что пёсик тоже не спит, мальчику стало не так одиноко. Вскоре он заснул, и ему снились тревожные сны.
2. Навоз, молоток и картупель
Поутру все страхи развеялись.
Солнце светило ярко, утренняя прохлада постепенно сменялась дневным зноем, а Джаннер представлял, что он умеет летать. Он смотрел, как над пастбищем порхают стрекозы, и воображал себя стрекозой, пытаясь понять, что она видит и чувствует. Вот лёгкий порыв ветра отбрасывает стрекозу через весь луг, швыряет её направо и налево, то поднимает выше верхушек деревьев, то заставляет круто спускаться к самому морю… Джаннер думал: будь он стрекозой, он бы смеялся от радости (если стрекозы, конечно, умеют смеяться) – ведь тот, кто летает, не боится споткнуться. Джаннеру казалось, что в последние несколько месяцев он совсем разучился владеть руками и ногами. Кисти стали длиннее, ступни больше, и мать недавно пожаловалась, что он очень неуклюж.
Джаннер полез в карман и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, достал сложенный листок. В животе у него что-то вздрогнуло – совсем как в ту минуту, когда он нашёл эту бумажку неделю назад, подметая мамину комнату. Джаннер развернул листок и посмотрел на нарисованного мальчика, стоящего на носу небольшой парусной лодки. Мальчик был худощав и темноволос, он очень походил на Джаннера. В небе висели пышные белые облака, а волны осыпали лодку брызгами, которые были нарисованы так натурально, что, казалось, стоило их коснуться – и рисунок расплывётся от влаги. Внизу стояла подпись: «Мне двенадцать лет. Я провёл два часа в одиночку в открытом море. Лучший день в моей жизни».
Кто этот мальчик, написано не было, но Джаннер знал, что на рисунке изображён его отец.
Никто не говорил ему об отце – ни мать, ни дедушка. Джаннер мало что о нём знал. Но найти этот рисунок было всё равно что распахнуть окно в тёмной комнате. Джаннер