Пламя моей души. Елена Счастная

помогать на пиру хозяйке: унимать раздухарившихся мужей и драть косы совсем уж опьяневшим от их внимания девушкам, которых те уже начали усаживать себе на колени. Да сна что-то нынче не было ни в одном глазу. Накатили вдруг мысли о том, что скоро, в Остёрске, встретится Елица и с братцем Радимом, по которому не слишком, признаться скучала – ведь не видела его, посчитай, всё то время, что он рос – но за жизнь которо чувствовала постоянную ответственность. Хоть и смягчился, кажется, Чаян, разрешил Зимаве с ним повидаться: как раз на этом вот погосте, как узнать удалось. Она посидела в одиночестве, глядя на догорающую понемногу лучину и слушая треск дров в нежарко растопленной печи. Пыталась представить, что дальше будет, да раз за разом понимала, что угадать это решительно невозможно: уж столько раз жизнь ей то доказывала в последние луны.

      Решив, что так только измается, Елица вышла в сени и встала на пороге: вечерним воздухом подышать, да послушать, как заливается соловей в зарослях черёмухи. Зазвучали вдалеке, приближаясь, тихие ещё голоса. Видно, кмети уже возвращались: у многих хватило разумности не засиживаться до утра, не терзать вынужденно гостеприимных хозяев излишней навязчивостью. Они прошли небольшой толпой впереди, в нескольких саженях от избы: пошатываясь и гогоча то и дело над неловкостью кого-то из товарищей. Но отделился от гурьбы один – и в сторону Елицы направился. Та и попыталась укрыться в тени сеней, да, видно, всё равно тот её заметил. А через мгновение узнала она Чаяна.

      Неверные шаги выдавали, как сильно он захмелел. Пожалуй, первый раз приходилось видеть его таким. Но зато шёл он по точно намеченному пути – а зачем, об этом только и гадать оставалось. Пожалуй, и дверь не убережёт, коли прорваться захочет. И где же запропастилась Вея?

      Елица уже метнулась было в избу, не на шутку испугавшись, что в голову княжича сейчас может прийти что худое. Но неведомо как он нагнал её у самой двери.

      – Постой, – прошептал жарко, обнимая поперёк талии и прижимая спиной к своей груди. – Постой…

      Припал губами к шее, обдавая чуть кисловатым запахом пива, провёл ими вверх да мочку уха прикусил слегка.

      – Пусти, Чаян, – попыталась вывернуться Елица. – Дурной ты сейчас. Наутро жалеть станешь.

      Княжич хмыкнул, уткнулся лицом в её распущенные перед сном волосы, втянул запах, зарылся неспешно пальцами в волнистые пряди. Простонал тихо – даже у Елицы всё внутри дрогнуло от звука этого, пронизанного мучением. И в этот самый миг поняла она, как сильно он жаждет её, и как тяжко приходится ему, когда сдерживаться нужно.

      – Приеду в Остёрск, невестой своей нареку, – зашептал он почти безумно. – Плевать, что вдовая. Не бойся, Елица, я говорил тебе, что не возьму, пока сама не захочешь. Но сделаю так, чтобы ты захотела.

      Рука его стальным кольцом сдавила поперёк груди. Прижались бёдра тесно, а губы так и зашарили жадно по шее, скулам – да Елица отворачивалась, цепляясь всё за ручку двери и пытаясь открыть её, чтобы внутри укрыться. От него, но и от себя