Увидев наши танки и разглядев красные звезды на башнях, все высыпали из леса и сгрудились у дороги.
Передний танк остановился, башенный люк откинулся, и вылез пропыленный донельзя танкист. Особенно это стало видно, когда он поднял очки-консервы – вокруг глаз выделялись светлые круги.
– На Сафоново прямо?
– Да! – Я махнул рукой в сторону Сафонова.
– Немцев не видели?
– Двигайся прямо – сам их увидишь.
Танкист засмеялся и нырнул в люк.
Танки тронулись, мимо нас прогрохотала колонна, осела пыль.
– Эх, надо было узнать, далеко ли до наших, – запоздало спохватился сержант.
Он подошел ко мне:
– Ты, я смотрю, постарше этих пацанов будешь да стреляешь метко. Ты партийный?
– Нет, сержант.
– Хм, плохо. Тогда сдай оружие.
– Один пистолет отдам, а второй – уж извини. Мы на войне, и немец спрашивать не будет, партийный я или нет, – он стрелять будет.
Я достал из-за пояса и протянул ему «Люгер-08». Сержант повертел его в руках:
– Он заряжен?
Я оттянул мотыль затвора чуть назад. Показался край гильзы.
– Заряжен, потому – поосторожнее с ним. Поставь на предохранитель, как у меня.
На своем пистолете я показал, как это сделать.
– Пошли, сержант, а то немцев здесь дождемся.
Сержант зычным командирским голосом крикнул:
– Кончай отдыхать, пешком – марш!
Старая закалка, наверное, из старослужащих.
Парни устало побрели по дороге. Сержант шел впереди, я замыкал нашу маленькую колонну.
Над нами пролетели немецкие пикировщики Ю-87, не обратив на нашу группу никакого внимания. Далеко впереди они снизились и начали бомбить кого-то невидимого на дороге.
– Да где же наши-то самолеты, чего сталинских соколов не видно? – с огорчением спросил один из парней.
Странновато было мне, знавшему из истории про сталинские репрессии, лагеря, массовые чистки среди командирского состава армии перед самой войной, слышать эти слова. И вообще, я чувствовал себя здесь, в этом времени, неуютно, одиноко. Нет друзей-товарищей, нет дома, нет работы – даже документов нет. На каждом КПП надо врать, что документы сгорели. А если дело дойдет до проверки в НКВД? Окажется, что я нигде не числюсь, не прописан. Стало быть, немецкий шпион или диверсант. А во время войны с такими разговор