Тем более, Ибрагим хорошо знал кузнечное дело, то ему всем селением соорудили кузницу, собрали инструмент, нажгли угля из дубового дерева – (каменный уголь был труднодоступным), и возле кузницы слышно было ржанье лошадей, смех молодых, и не только – мужчин. Заходили и женщины, посмотреть как летят искры из под кузнечного молота.
Харитон в десять лет, уже был при отце молотобойцем. Бицепсы так и играли на его груди и предплечьях. В восемнадцать лет он уже заменял отца. Местные девушки – красавицы и даже молодухи, не могли оторвать от него глаз, правда так, чтоб никто не заметил.
Ибрагиму говорили, что сыну уже пора жениться, тем более дом выстроен, кузница есть, лошадьми и бричкой он обзавелся – пора. Чтоб в доме был слышен смех, а иногда и плач маленького ребенка. Ибрагим поддакивал, и всегда обещал завести с сыном на этот счет серьезный разговор. Заводил ли он серьезный разговор, или нет – никто не знает.
Но однажды к кузнице Ибрагима, подъехало шесть, или семь крытых подвод с очень шумным говором и даже где-то с пеньем и мелодичным звоном гитарных струн. Подъехали то-ли молдаване, то-ли цыгане. В таких тонкостях в селенье не разбирались. Тем более и песня какая-то звучала так: «Я цыганка-молдаванка…» – значит одно и тоже. Но не в этом дело.
Подъехавшим нужно подковать коней. Ибрагим лишь спросил – не краденые ли? Табор хором ответил, что – нет, и началась работа. Женщины ходили по домам, гадали, предсказывали, получали мзду – то курицу, то утку, а то и… точно краденого, поросенка. Разводили костер, варили, стряпали, наливали в миски, потом приглашали мужчин, которые до этого собирались в кучи, о чем-то спорили, о чем-то пели, играли на гитаре, хлопали кнутом себя по голенищам сапог и так, наработавшись целый день, садились к вечерней трапезе, очень часто недовольные, что в юшке мало мяса, или маленький кусочек сала подавали к хлебу. Женщины виновато опускали глаза, и ели молча. Наверно продумывали варианты более крупного заработка.
Была между цыганок хорошенькая девушка и отличающаяся и не отличающаяся на общей палитре цыганской масти. Такая же смуглая, иногда веселая, иногда грустная, так-как и все ходила гадать, но приносила мало. Как ее не учили не просить, а требовать, иногда выдирать плату за гадальные услуги – ничего не получалось. Учению она не поддавалась. Бестолочь – да и только.
Зато она хорошо набивала металлические ободья на деревянные колеса, смазывала оси колес дегтем, не разлив ни капли омерзительной жидкости. Если вдруг конь артачился и не давал ногу кузнецу, чтоб прибить подкову, она подходила к нему, обнимала за шею, прикладывала свою головку к его гриве и конь становился послушней любого воспитанного ребенка!
Что-то в ней, все-таки было. Потому